Ксения Медведевич - Кладезь бездны

   - Мне срочно нужно в главный лагерь! - нерегиль встряхнулся и отвел ладонь от уха.

   Аураннцы, как оказалось, стояли со странными, застывшими лицами - причем схватившись за рукояти мечей.

   Сейид гаркнул им что-то по-своему, и сумеречники мгновенно оказались в седлах.

   - Договорим потом, о ибн Салах... - быстро сказал нерегиль мулле, приложив руку к сердцу в знак извинения. - Хунайн! По коням!

   - Что случилось?..

   - Потом!..

   Они взяли с места в галоп и мгновенно скрылись в страшной пылюке.

   Ну а Марваз с ребятами и муллой остались хоронить тела погибших.

   - Разве можно учить истине мечом, - тихо сказал Абд-ар-Рафи, прикрывая одно тело своим плащом. - Посланник Всевышнего учил нас прощать и любить друг друга, а мы?..

   - Посланник Всевышнего сказал: "рай находится под остриями мечей", - пропыхтел Марваз, укладывая еще одного безголового мертвеца на циновку.

   - Это слабый хадис, - буркнул мулла.

   "Зато какой верный", подумал про себя каид, но вслух ничего не сказал.

   Абд-ар-Рафи махнул рукой:

   - Потащили!..

   И, взявшись за концы подстилки, они поволокли мертвеца прочь.

   Сумеречник понял, что его ждет, как только оказался перед халифом. Аль-Мамун уже научился читать странные лица и жесты аль-самийа: глаза только кажутся пустыми, выцветшими от внутреннего сияния. На самом деле, надо следить за тоненькими морщинками в уголках век. За изгибом тонких губ. За кончиками ушей. Тогда все становится понятно - насторожился. Напрягся. И налился черной, черной злобищей.

   Аураннец щурился и тянул шею, как кот, которого окружают собаки.

   Гвардейцы Тахира сомкнулись в сине-золотую стену. Меамори прижимал уши и быстро поглядывал по сторонам. Потом взял себя в руки и перетек в почтительную позу - преклонил колено перед эмиром верующих.

   - Верно ли говорят, что ты велел наказать людей за то, что они встали на рассветную молитву?

   Колыхнулся хвостик черных волос на затылке, скрипнула кожа кафтана - аураннец повел лопатками под чешуйками панциря. Опущенная к земле рука сжалась в кулак.

   - Я приказал наказать часовых, которые пренебрегли своими обязанностями, - почтительно, вполголоса проговорил он.

   - Ты лжешь, о враг веры! - рявкнул Тахир.

   Парс аж трясся от злости - а как же, сумеречник велел дать палок его людям. Халиф поднял руку:

   - Терпение, о Тахир! Ты отдал это дело на мой суд!

   Парс со звоном кольчуги тоже припал на одно колено:

   - Справедливости, о халиф! Справедливости!

   Кругом недобро перешептывались.

   - Отвечай, Меамори! Эти люди молились, когда ты и твои воины схватили их? Отвечай, во имя Всевышнего!

   - Да, господин, - выдавил из себя сумеречник.

   Толпа вскипела возмущенными криками:

   - Доколе нами будут заправлять подлые кафиры?!... Правоверные, что ж это делается!

   - Ты оскорбил веру, о неверный, - жестко выговорил аль-Мамун. - И ты за это ответишь.

   Тахир вскинул голову с набухшими от слез благодарности глазами и поднялся с колен.

   - Я исполнял свой долг, господин, - тихо проговорил аураннец.

   - Увести и обезглавить.

   Гул толпы нарастал - и вдруг прорезался криками.

   Знакомый сумеречный голос орал:

   - Дорогу! Дорогу!

   Тюрки личной халифской гвардии уже взяли Меамори за локти, а здоровенный Буга приготовился замотать голову приговоренного его же плащом. Заслышав крики разъяренного Тарика, громила замешкался.

   - Я сказал - взять его, - процедил аль-Мамун.

   Буга потел толстой складчатой шеей и нерешительно топтался. Меамори нагло, по-кошачьи, улыбнулся халифу прямо в лицо.

   Строй нишапурцев распался, люди бросились врассыпную от крутящегося, роняющего с мундштука пену сиглави.

   - Это был мой приказ! - еще задыхаясь после скачки, выкрикнул Тарик.

   Соскочил с коня и встал рядом с аураннцем, отирая с потного лица пыль.

   - Хочешь рубить за него голову - буду следующим!

   Тут аль-Мамун сорвался - а зря, халиф не должен выказывать свой гнев подобно погонщику верблюдов:

   - Да как ты посмел, сволочь?! Неверная мразь, что ты себе думаешь?! Я закопаю тебя в землю ногами вверх, как поступали с ублюдками вроде тебя мои предки! Тебя и твоих сумеречных прихвостней!

   Не сводя с него холодных, бледных глаз, Тарик прошипел:

   - Твой прадед приказал приволочь меня в аш-Шарийа, чтобы я защищал вашу землю. Совершенно не интересуясь, согласен я или нет сподобиться такой чести. Так вот теперь я буду защищать аш-Шарийа - не спрашивая твоего согласия и разрешения, о Абдаллах!

   Аураннец, чуть улыбаясь, щурился в небо над головой халифа.

   Тахир снова заорал про справедливость.

   - Вестовой, - шепнул доверенный евнух.

   Зухайр пожевал провалившимися над беззубыми деснами губами. И покосился в сторону парнишки в полосатом бурнусе - тот мялся и боялся за спиной зинджа.

   - Что за вести ты привез, о юноша? - отодвигая евнуха, спросил аль-Мамун.

   Тот коротко поклонился и сказал:

   - Карматы построили свои полки для сражения! Из центральных порядков вышли поединщики! Требуют схватки с нашими воинами, о мой халиф!

   - Началось... - пробормотал аль-Мамун.

   Ну наконец-то - началось. Бой - лучше чем бесплодное ожидание в виду усиливающегося с каждым днем врага.

   У ног певуче мурлыкнуло:

   - Я покорнейше прошу искупить свою вину поединком с врагом, о господин...

   Кошкоподобное, худое, ненавидящее людей существо приникло к его туфлям. Аль-Мамун подавил в себе желание попятиться.

   - Дозволено, - выдавил он наконец.

   Меамори рассыпался в любезных мяуканьях. Тарик криво усмехнулся.

   - Стоишь рядом со мной на холме Тал-аль-Джамуа, - коротко бросил аль-Мамун.

   И пошел одеваться к бою. Устремленный ему в спину немигающий взгляд нерегиля он чувствовал кожей.

   Заросший чабрецом склон круто уходил вниз. Ниже, как овцы, сгрудились кривоватые от ветров сосенки. У подножия холма волной ходили заросли лавра, раскачивались под порывами фисташковые деревья.

   Внизу, на равнине, поблескивавшие сталью воинские порядки огибали редкие всхолмья и рытвины. Но центр, называемый во всех военных трактатах кальб, сердце, стоял на плоском ровном месте - видимо, так и не засеянном поле.

   Под ярким солнцем шарфы на шлемах поединщиков казались ослепительно белыми. Трое на трое - как положено. Пустое поле уходило в перспективу всхолмий и скалистых гребней - за ними темнели обрывы извилистых вади.