Руслан Мельников - Голем. Пленник реторты

Бежал работный люд — побросав лопаты, кирки и заступы. Бежали ландскнехты — швыряя наземь алебарды, пики и мечи. Бежали щитоносцы, скинув большие — в рост человека — щиты. Бежали стрелки, теряя заряженные арбалеты и ручницы-хандканноны.

А следом за бегущими — веселыми мячиками по каменистым склонам — скакали ядра. Небольшие, но увесистые, раскалывающие по пути валуны, разбивающие дерево, сминающие металл и дробящие кости.

Впрочем, не все ядра, выпущенные из крепости, прыгали и катились вниз. Были, как выяснилось, у оберландцев и иные снаряды. Один такой ударил в основание насыпи напротив ворот. Врылся в рыхлую землю и каменную сыпь. А в следующий миг, словно еще одна пороховая яма разверзлась под осадным валом с косым зубьями частокола поверху. Вал, бревна и всех, кто находился поблизости, — смело, разметало. Словно гигантская рука… словно невиданных размеров кирка пробила проход в земляной преграде.

Второе ядро, наполненное неведомой гремучей смесью, застряло меж большими турами, обложенными камнем и фашинами, обставленными толстыми мантлетами и павезами, ощетинившимися заостренными кольями.

Обломки и осколки вновь поднялись в воздух.

Еще один снаряд угодил в толпу бегущих. И — новый взрыв чудовищной мощи. Вверх взмыли куски тел и искореженные доспехи. Землю окрасили кровяные фонтаны.

Несколько ядер ударило по флангам. Эти шары раскололись почти бесшумно, зато извергли поистине адское пламя — жидкое, жгучее, беспощадное. Зажигательных снарядов по осадным укреплениям оберландцы выпустили не больше полудюжины, однако огонь, выплеснутый ими, с невиданной жадностью набросился на дерево, камень, землю. И на человеческую плоть тоже.

В несколько секунд фортификации осаждающих охватили две стены сплошного гудящего пламени — справа и слева. Черный копотный дым потянулся к небесам. Трещали бревна, доски, тугие связки веток и хвороста. Дико кричали немногие оставшиеся на позициях — на свою беду оставшиеся и ныне сгоравшие заживо — люди. Рвались заряды в брошенных бомбарделлах и хандканнонах, ярко вспыхивал порох в поясных сумках мертвых стрелков.

Вражеские пушки били размеренно и часто. Причем не все. Пока обстрел вела лишь часть крепостной артиллерии, однако странные длинноствольные бомбарды противника перезаряжались с необъяснимой скоростью. И стреляли снова, снова, снова…

Едва обретенный, укрепленный и обустроенный плацдарм для дальнейшего наступления погибал буквально на глазах. А вместе с ним гибли люди. Остландское войско, прошедшее всю Оберландмарку без единой стычки, несло первые потери. И потери немалые.

Дипольд Славный ругался — громко, скверно, яростно, зло.

Но даже лютая брань не могла дать выхода чувствам, обуявшим гейнского пфальцграфа. Странные, непонятные это были чувства. И знакомые, почти родные в то же время. Опьянение битвой? Исступление? Ослепляющий транс берсеркера, почуявшего первую кровь? И да, и нет. И нет — все же скорее. Дипольд отчетливо ощущал начало чего-то иного… Большего. Яркого, мощного. По-настоящему могучего. В чем-то даже приятного. Под грохот вражеских бомбард, под крики раненых и стоны умирающих происходило, пробуждалось нечто особенное — не только и не столько вокруг, сколько внутри него. Дипольд ощущал, улавливал ЭТО глубинным чутьем, но никак не мог объять разумом, не умел дать ЭТОМУ рационального объяснения. Оно просто зачиналось и ширилось. Оно просто было — и все. Оно будоражило и волновало, как любовная страсть, только сильнее, многократно сильнее. Оно требовало выхода и побуждало к действию.

Дипольд, оглушенный собственной руганью, тряхнул головой, замолчал, стиснув зубы, унимая дрожь в руках и стук крови в висках. Он уже окунулся в свою злобу по самую макушку и вынырнул, как из черной ледяной топи зимнего торфяника — обновленный, перерожденный, закаленный. С опущенным забралом кровавой пелены на глазах. Этот багровый туман сейчас ничуть не препятствовал взгляду, наоборот, позволял видеть предметы четче, яснее. И предметы, и лица.

Лица рыцарей и оруженосцев, окружавших пфальцграфа, были бледны.

Все! Хватит понапрасну сотрясать воздух и пугать без того перепуганную свиту. Следовало не сокрушаться, подобно истеричной девице, а подумать о деле. О предстоящей битве. Об уже начавшейся битве. Неожиданно и совсем не так, как предполагал Дипольд, начавшейся, но разве это что-то меняло? Ничего. Как и то, что враг пока недосягаем. Пока…

Похоже, осажденные добились своего! Укрепления напротив крепостных ворот срыты начисто, бомбарды, способные задержать врага, уничтожены, авангард остландского войска перебит и разогнан. Справа и слева от широкой бреши в осадном валу бушует пламя, препятствующее фланговому обстрелу. Уцелевшие нидербуржцы в панике несутся с передовых позиций на обоз. А внизу, в лагере, царит смятение.

Идеальный момент для вылазки и решительного удара по ошеломленному противнику. И вылазка будет непременно. Должна быть, по всем правилам воинского искусства.

— Стоять! — жутко, по-звериному взревел Дипольд Славный.

Бросил коня вперед — навстречу бегущим. Обезумевшим, оглохшим, ослепшим от страха.

— Назад, собачьи дети! На-зад!

Ни стоять, ни поворачивать назад никто, однако, не собирался. Пфальцграфа попросту не замечали и не слышали.

Дипольд рванул из ножен меч.

— Назад! Изрублю!

Это были не пустые слова. Гейнский пфальцграф Дипольд Славный не имел привычки бросаться словами впустую.

Длинный рыцарский клинок опустился на шею пробегавшего мимо человека. Судя по отсутствию доспехов и оружия — простолюдина, подневольного арбайтера. Как тот ни вжимал голову в плечи, но…

Влажный чавкающий звук, хруст — и голова эта, будто еще одно оберландское ядро, забрызганное красным и оплетенное ветошью колтунистых волос, скачет впереди тела, фонтанирующего кровью, но совершающего еще по инерции свои последние шаги.

Раз шаг, два шаг…

Тело без головы споткнулось, рухнуло.

А под руку и под меч пфальцграфа уже попадает еще один беглец. Ландскнехт. Солдат. Но — тоже без оружия. Ну а раз бросил свое оружие, так какой же ты после этого солдат?!

Этого в сердцах — напополам, от плеча.

Ах, хорошо, ах, славно! — бурлят нездоровая, неуместная, необъяснимая веселая злоба и злое веселье.

Чужая кровь брызжет на доспех, на гербовую коту, на опущенное забрало шлема. А ведь он предупреждал! С самого начала — предупреждал! Убоявшимся и отступившим — смерть!

Ярость и что-то еще переполняют душу. Но с каждым новым взмахом меча — обретают выход.

— Стоять!