Вера Камша - Синий взгляд смерти

— Дальше не проехать? — хрипло спросил Карваль. — Так, Колен?

— Куда там! — махнул рукой сержант. — Овражины путаются, как змеюки по весне.

— Ты уже видел это дерево?

— Надо думать, только вряд ли оно враскоряку стояло. Я б заметил, да и дыра свежая совсем...

— Вижу, что свежая. Двое при лошадях, остальные — за мной! Дювье, пригляди за Окделлом.

Ричард брезгливо отстранился и, не дожидаясь окрика, двинулся за сержантом, который вечно насвистывал всякую муть. Фальшиво до омерзения, только самый паршивый свист, самая похабная песня отогнали бы жмущуюся к новорожденному оврагу тишину, но чесночник молчал. Как и земля, тяжелая и, несмотря на лунный свет, ржавая. Луна висела над предгорьями, щупала выцветающими на глазах лапами вывороченные камни, обрисовывала край трещины. Карваль впереди вполголоса выругался и пошел еще быстрее.

Южане сосредоточенно топали за своим вожаком, а вот что они чувствовали? У Литенкетте было полсотни людей, и только троим, не считая самого Эрвина, стало на тракте не по себе. Только троим из пятидесяти рожденных рядом со Щитом Скал! А вдруг в Старой Эпинэ хранится реликвия Молний? Должна же она где-то быть! Ричард принялся подбирать слова для расспросов, потому что иначе оставалось взвыть и броситься назад, сбив с ног Дювье. Юноша словно бы видел себя, замахивающегося на чесночника, себя, хватающего палку, себя, шмыгающего в лохматые заросли... Это было так странно — высунуться в будущее, юркнуть назад и ничего не сделать. Следовало подозревать Карваля, а Дик не верил тропе, ночи, луне, он тысячу раз мог кануть во тьму, а вместо этого ускорял шаг, чудом не наступая на пятки молчащему Тератье. Святой Алан, хоть бы выругался кто, сколько можно идти?

Впереди раздался глухой рев, будто обрушился в водосток подтаявший снег, и Дик с разгона ткнулся в солдатскую спину. Сержант обернулся, его лицо было каким-то желтым, но он не боялся, значит, ничего не замечал, ничего, кроме ночного броска через плоскогорье.

— Овраг тут шальной, — бросил чесночник, — вроде и дождей нет, а корячится... Видать, от трясучки этой.

— Да, — подтвердил спереди Карваль, — Надоры ненадежны.

Тень одинокого дерева перечеркнула трещину, превратив ее в подобие черного меча. Куда они шли, Ричард не представлял и не был уверен, представляет ли это Карваль. Бьющий крыльями страх, будто пыль, вздымал страшные сказки, где разбойники бросали жертву в лесу или на перекрестье заброшенных дорог. Это и стало ответом. Пленника велено отпустить, вернув оружие, но вряд ли до Робера дошло, что приказ должен быть предельно четким, а Карваль... Мелкая погань всегда сумеет нагадить. Бросить среди трещин и оползней — это ведь тоже отпустить. «Монсеньор, я оставил герцога Окделла за Лукком, как вы и велели...» Очень просто и по-южному подло, но делать нечего. Самое лучшее — остановиться и небрежно бросить мерзавцам, что дальше Повелитель Скал пойдет один. Ричард так бы и поступил, будь это другая ночь и другое место. Какой бы сволочью ни оказался Карваль, одиночество и нечто, подобравшееся совсем близко, еще хуже, хотя...

Дикон уже оставался один и в степи, и в горах, а в Варасте даже чувствовал нечто подобное, и ничего не случилось. Значит, пора прощаться! Решено, он посылает мерзавцев к Леворукому, возвращается в Краклу, ищет гостиницу и ростовщика, закладывает пару перстней...

— Господин Карваль! — окликнул Ричард. — Потрудитесь остановиться.

— Чего еще? — Карваль не откликнулся, откликнулся Дювье. — Ногу свернул, что ли?

— Дальше я пойду сам! — отрезал Дик. — Собаки мне больше не нужны, а с надорскими волками я как-нибудь справлюсь.

— Справитесь? — Карваль резко, словно во время смотра, повернулся. — Это вряд ли. А один вы пойдете, когда окажетесь в своих владениях. Здесь дерево. Легло мостом, выглядит надежно. Тератье, проверь.

Алва перешел бы первым. И Альдо, и даже Эпинэ, а этот...

6

Лауэншельд не забыл поросенка, которым его угощал в день знакомства Реддинг. Долгов полковник не любил, сегодня у него была последняя возможность расплатиться, и личный представитель кесаря вместе с парой офицеров занял позицию среди «фульгатов», собираясь любой ценой доставить талигойцев к своему столу. Увы, операция откладывалась — упустить знаменитую тюрегвизе никто не хотел, а Уилер ждал маршала. Не потому что начальство, а потому что «на счастье».

Сомневающихся в удаче Савиньяка в армии не осталось, расходились в том, стоит ли кто за плечом Проэмперадора, и если стоит, то кто. Чарльз в спорах не участвовал, болтовня про Леворукого его откровенно бесила. Без зазрения совести пущенное в ход суеверие, хоть и шло на пользу, маршала не украшало. Как и прочие кульбиты. Давенпорт понимал, что Савиньяк вылепил успех из безнадежности и наглости, полностью подтвердив собственные, сказанные еще в Надоре слова. «Леворукий» пожертвует всеми без жалости и колебаний. Собой тоже, но любви это не прибавляет, разве что уважения и жалости к раз за разом пьющим здоровье «нашего» живым — пока живым! — людям. Разменной монете, которой Проэмперадор расплатится и забудет, как забывают о стоптанных сапогах...

— Слушай, друг. Если у тебя несваренье, так и скажи.

— Нет!

— Чего нет? Несваренья? Тогда что есть? Оно заразное?

— Ничего! — рявкнул Чарльз и устыдился. Уилер был славным малым, пусть и навязчивым, и потом... Если хочешь перейти в полк, не бросайся на будущих товарищей, ты как-никак талигойский капитан, а не собака. Давенпорт отлепился от сосны, которую почему-то подпирал.

— Скоро полночь, — для поддержания разговора Чарльз глянул в полное низких горных звезд небо, — совсем скоро...

— Да придет он! Развяжется с Медведем и придет. Тогда и откроем.

— Я не про то...

— А про что? Что ты ходишь как неподоенный! Где блеск в глазах? Пуговицы не заменят, драй не драй! Или... что-то не так? С горами?!

— Ты им надоел! — Проклятье, он научится держать себя в руках или нет?! Нашел когда беситься...

— Это ты кому хочешь надоешь, если не выпьешь. Вино поганое, ну да в авангард сойдет!

— Авангард так авангард! — Чарльз попробовал улыбнуться, и у него вдруг вышло. — Пойдем Реддингу поможем. Я все-таки при начальстве отираюсь, хоть какой-то толк!

— Отираешься ты! Как еж о морду! Ладно, пошли, пока Шлянгер все не выдул...

Реддинг беседовал с Лауэншельдом, вернее, это раскрасневшийся Лауэншельд беседовал с Реддингом. Полковник все еще воевал. Не с Талигом — с дурным светлым бергерским пивом и Фридрихом, утопившим собственную репутацию и забрызгавшим репутацию гаунау, что «медведю» было как нож острый. Честь мундира требовалось спасать, и Лауэншельд спасал, не щадя отсутствующего принца.