Виктор Дубровский - Тайные тропы

Вместо десяти дней я растянул поездку до двух недель. Только исключительно для того, чтобы добры молодцы втянулись в ритм такой жизни. Для общего развития ввёл для щенков новую игру — в прятки. То есть одна тройка уходила вперёд, пряталась и маскировалась, а остальные их искали. Стреляли друг в друга они тупыми стрелами и условно поражали деревянными кинжалами. Дохсун, конечно же, попытался смеяться, — типа, только шакалы прячутся, но я его окоротил, причём весьма жёстко. Не ему определять политику учёбы, его дело — следить, чтобы все всё выполняли правильно. Он надулся и немедля получил втык от Талгата. Вообще, Талгат — замечательный мужик, он никогда не лез со своими советами, но всегда внимательно смотрел, чем мы занимаемся с молодняком. Потом у нас состоялась беседа без свидетелей.

— Скажи, Магеллан, почему ты так учишь молодёжь? — спросил как-то он.

— Потому что, уважаемый Талгат, — ответил я, — грядут новые времена, и, порой, личная доблесть не будет значить ничего. Будет важно работать в команде. Иногда скрытно, из засады, против хитрого и многочисленного противника, который не гнушается подлыми приёмами. А наши мальчики за короткое время не смогут стать сильными и умелыми бойцами, но они будут хитрыми и ловкими. Ты смотри, что будет дальше, тогда поймёшь, почему я делаю так, а не иначе. Кстати, твоим парням тоже надо бы поучиться маскироваться.

— Нет, это совсем неправильно! Нельзя прятаться от врага, надо его встречать лицом к лицу!

— Как хочешь. Я предложил, ты услышал, — главное, я заронил зерно сомнения в его философию.

Больше к этой теме мы не возвращались. Я сразу так и предполагал, что степные заморочки, понятия о доблести и личной славе мне не искоренить, поэтому в свою будущую команду и набрал городских. У них другие приоритеты в голове.

Больше всего времени у меня ушло на занятия с Ичилом. Ичил был всё-таки не учитель. Ему проще было самому сделать что-либо, нежели объяснять бестолковому ученику прописные, по его мнению истины. Страшно сказать, как выматывают эти разговоры, когда мы говорим на разных языках, плюс Ичил употреблял ещё какие-то слова, ему, разумеется, понятные, из лексикона шаманов. Типа, профессиональный жаргон. Ну ему-то что, он с детства в этом сумасшедшем обществе варится, а я-то просто пастух, практически, ниразу неграмотный. Стали тренироваться. Первым делом он объяснил про собственно возможности:

— Это не твоё. Это тебе дали. У тебя есть дар, если ты смог воспользоваться тем, что тебе дали. И если ты не будешь учиться, то так и будешь, — тут он замялся и сказал что-то вроде, «палкой груши околачивать».

Он все пытался меня ввести в транс, а я никак не вводился. Он перепробовал всякие настойки, но ничего, кроме скромного прихода и легкого отходняка впоследствии я не ощущал. Потом вспомнил, про то, как сидел с висюлькой в ауле возле Пяти Пальцев и чуть не выпал из реальности. Тут я так же уселся поудобнее и начал раскачивать висюльку на цепочке. И почти сразу же все изменилось и поплыло. Я испугался и вывалился в реальность. Но Ичил заметил это моё состояние и подбодрил:

— Отлично. Теперь ты должен научиться входить в транс без приспособлений и находиться там столько, сколько нужно.

Потом опять понеслась, он почувствовал, что дело стронулось с мёртвой точки, и с удвоенной энергией парил мне голову. Заставлял зубрить готовые травяные смеси и сочетания. Мята с багульником, к примеру, даёт совсем другой результат, нежели мята со зверобоем. И ещё, если варишь лекарства, то надо ещё смотреть, кому варишь. Люди тоже разные бывают. Вода ещё, какая и откуда. Что-то количество переменных возрастает настолько, что всё это запомнить совершенно невозможно. Но Ичил меня обнадёжил.

— Это всё никто не запоминает. Надо просто видеть, что с чем соединять и для кого. Тогда чувствуешь, правильно это или нет.

В общем, я ничего не чувствовал. Тупой, всё-таки от рождения, хотя папа мой пил в те времена умеренно. В итоге, занятия пришли в тупик. Я всё никак не втыкал про транс, и это ставило всё затею на грань провала. Ичил всё-таки решил разобраться, почему у меня ничего не получается из того самогоноварения, что он преподавал.

Начал издалека. Про ворону у меня на груди. Я рассказал в модифицированном варианте свою историю и продемонстрировал свои навыки в метании зарядов на дальние расстояния.

Ичил вздохнул и сообщил мне:

— Трудно сказать, никогда с таким не сталкивался и старики про такое не говорили. Возможно, ты убийца.

Вот те раз! Я ещё и не убил-то никого, практически. Ну, пару-тройку человек, так это исключительно в целях самозащиты. Однако Ичил не это имел в виду. Да и наплевать ему было на то, убил я кого-нибудь или нет. Разумеется, если убил — то исключительно за дело, и не надо изображать из этого трагедию. Он имел в виду шаманскую классификацию, в том смысле, одним легче даётся лечение, другим — калечение. Тут же объявил, что надо развивать то что есть, а не стараться изучать то, к чему не предрасположен организм.

Задал мне стопиццот мильёнов разных вопросов, про то, как я убил главаря банды на Пяти Пальцах, что при этом чувствовал, какие были последствия и всякую подобную ерунду. Потом стал пристально смотреть мне в глаза, что-то напевать заунывно и прищёлкивать пальцами. Тут я и выпал в осадок, и сразу вспомнил и побледневшего внезапно Пашу Большого после нашего последнего разговора, и прочие мелкие происшествия, о которых я думать-то забыл, а вон оно как вышло. Стыдно даже стало за свою бестолковость, а язык сам по себе, вне моего желания, Ичилу все эти помойные подробности из моей прошлой жизни и выкладывает.

Диагноз надо было ставить до того, как начинать лечение, — подумал я с недовольством, но потом поправился. Ведь не я сказал, «но каждый, кто на свете жил, любимых убивал…» Так что рефлексии разводить тут нечего, а примерять свои умения в практической плоскости.

Швыряться практически невидимыми гравитационными полями — так я понял суть своего умения, с точки зрения Ичила — это профанация чистейшей воды в высоком искусстве убийства себе подобных, да и перенапрягать нервную систему, доводя себя до исступления, чтобы грохнуть какого-нибудь неудачника — тоже напрасная трата сил. Убийство, сиречь отъятие жизненной силы у любого индивидуума — искусство, ничуть по своему величию не хуже лечения себе подобных, а в некоторых аспектах — так более изящное и тонкое. И вообще, одно от другого недалеко ушло — всё зависит от степени и вектора прилагаемых усилий.[12] Мне сдаётся, что Ичил как-то ловко прикидывается валенком в этом вопросе, больно уж компетентно рассуждает об убийстве вообще, и его разновидностях, в частности. Даже убийство, как заключительный акт драмы, результат, так сказать, неразрешимых противоречий между двумя индивидуумами или же общественно-политическими формациями, которые вышеупомянутые индивидуумы представляют, поведал мне шаман, есть совершенно необязательная этап. Более того, крайне нежелательный. Есть примерно четыреста сравнительно честных способов заставить оного индивидуума сменить свои убеждения и принять твою волю, как великое благо. Начиная от спазмов сердечной мышцы, кончая частичным или полным онемением конечностей оппонента. Не считая мозговых колик, разумеется, если есть мозг.