Андрей Дашков - Эхо проклятия

– Проголодался мальчик, – сказала Дырка, и в ее тоне мне почудились странные материнские нотки.

«Мальчик» удалялся от нас, перемещаясь не в полном соответствии с логикой перспективы, и его темный силуэт менялся: сначала он стал кем-то на трех опорах – то ли калекой на костылях, то ли двуногим существом с хвостом толщиной в ляжку, – а затем, уже полузатертый разделявшим нас расстоянием, вроде бы обзавелся человеческой головой и широкополой черной шляпой.

Интересоваться, чем «мальчик» питается, было, конечно, излишне. Содом всегда оставался его охотничьей территорией. Дырка выглядела довольной, словно девочка, которая выполнила ответственное папино поручение.

– Ну а тебя где высадить? – роль извозчика уже давно мне надоела, но, надо признать, я сам поставил себя в невыгодное положение, когда заключил сомнительную сделку со сцейравом.

– Я еду с тобой.

– Ты же хотела развлечься.

– Дорогуша, можешь мне поверить, нам обоим сегодня скучать не придется.

Ясное дело. Велиар привораживал всякую нечисть, как свет фонаря манит ночных бабочек. Или, если уж на то пошло, как чрезвычайно безобразный балаганный урод притягивает извращенцев. Конечно, с моей стороны было бы большой ошибкой приписывать им человеческие эмоции, однако мне самому было хорошо знакомо это детское желание хотя бы одним глазком заглянуть в запретную комнату, увидеть тьму и узнать наказание, которые прежде и не снились.

Впрочем, это довольно жалкая интерпретация. Власть Велиара была совершенно иррациональной.

Какого черта? Я был бы слишком самонадеян, если бы верил до конца в любое из объяснений, неминуемо страдающих антропоморфизмом. Нечеловеческое начиналось там, где заканчивался человеческий язык. Он извивался среди необозначенного ужаса и неназванного страха, будто дорога сквозь вечную ночь, которая обрывалась в бездонную пропасть смерти. Я подстилал себе под ноги слова, которые, в сущности, ничего не значили. И ей-богу, потребность разделить одиночество порой сильно смахивает на проклятие.

…Меня вдруг прошиб холодный пот. Возможно, сейчас, в эту самую минуту, кто-то с абсолютным безразличием вырезал на лице Марии улыбку. Жизнь похожа на трясину, усеянную кочками боли. Что нам остается? Прыгать с кочки на кочку.

Но и это не так просто, если рядом Дырка, болтовня которой подобна тяжелому сырому туману. Несмотря на ее агрессивную красоту, я видел только темное нечто на расстоянии вытянутой руки, уводившее меня все дальше от моих собственных желаний.

Однако встреча со сцейравом все-таки состоялась.

– Тормози, – скомандовала Дырка, когда мы находились на одной из узких центральных улиц. В результате следовавший за джипом фургон едва не въехал нам в корму. Я свернул к тротуару, боковым зрением отмечая справа здание суда с четырьмя аллегорическими скульптурами на фронтоне, а слева – обгоняющий фургон, из кабины которого неслась сочная брань.

Дырка проводила грузовик долгим взглядом, и мне стало ясно, что ничего хорошего водителя не ожидает. Он был приговорен мимоходом, на расстоянии и без права помилования. Минутная вспышка ярости стоила ему жизни.

Впрочем, я тут же забыл о нем. Дырка втянула посланную вдогонку смерть обратно в зрачки, после чего посмотрела на меня с прежним выражением саркастического превосходства.

– Поверни голову, – сказала она. – Только медленно.

Я знал этот фокус. Он имеет мало общего со способностью видеть скрытые образы. Даже не знаю, с чем можно его сравнить. Разве что с дождем. А «реальность» тогда – всего лишь налет пыли на стекле.

Во всяком случае, здания со скульптурами уже не было. Вместо него появился дом-призрак, которых хватает в старых городах. Надо сказать, что я никогда не селился и не останавливался дольше чем на одну ночь в городах, которые моложе меня, поскольку это смахивает на секс с несовершеннолетними. Я также небольшой любитель посещать дома-призраки, хотя знавал людей, находивших в подобных занятиях неисчерпаемый источник вдохновения и творческой энергии. Они использовали то, что видели там, внутри. Кое-кто даже приобрел прижизненную славу, но не думаю, что это честная сделка. Некоторые возвращались оттуда преображенными… если вообще возвращались. Искушение остаться слишком велико.

Ни один дом-призрак не похож на другой. Иногда это особняк, иногда жалкая развалина, очень редко – храм (ибо религии лишают подвижности не только людские души), а иногда – многоэтажный лабиринт, как тот, что возвышался передо мной сейчас. Теперь, когда он был здесь, я мог сколько угодно пялиться по сторонам – призрак уже прочно обосновался за тем самым стеклом.

Я все-таки посмотрел вдоль улицы – солнце уставилось на меня с запада печальным взглядом сквозь вспухшие веки облаков. Мимо мчались машины и конные экипажи, пронзая друг друга подобно пересекающимся снам. Все стало зыбким, и все ускользало, кроме дома-призрака. Его фасад был похож на крапленую карту. Немногочисленные окна были либо зарешечены, либо заставлены непрозрачными стеклами. Из-за тех, что были заложены, стена производила впечатление пятнистой шкуры. Я различил не меньше четырех разновидностей кладки. В общем, внешне дом был странной помесью средневекового дворца и современного улья, выхолощенного до геометрической прямоугольности.

За призраком тянулся шлейф иных времен, иного ритма жизни, иной погоды. В другое время я расценил бы его появление как представившуюся почти чудесным образом возможность для побега. Но сейчас об этом и речи не было. Вслед за Дыркой я ступил с серого тротуара на черный, лоснящийся от фонарного света.

Во владениях призрака стояла ночь. Подняв голову, я увидел профиль Марии на золотистом диске луны – явный намек на разменную монету. Было тепло и безветренно. Откуда-то доносились вопли саксофона на фоне блуждающего бесстрастного баса – в них звучало тоскливое недоумение, словно неведомый мне музыкант, обреченный дуть в мундштук, спрашивал себя: «Во что это я ввязался?».

У меня подобных вопросов давно не возникало.

Внезапно с безоблачного неба посыпался мелкий дождь, но ощущения сырости не возникло, словно каждая капля была заключена в непроницаемую оболочку. И эти мельчайшие темные шарики лопались, как икринки, когда я наступал на них. С каждым шагом из-под подошв выплескивались чернильные тени. Это, и еще запах, ударивший снизу, вызывали гадливость, хотя я никогда не считал себя чистоплюем.

Вблизи я видел дом хуже, чем издалека, – возможно, причиной тому был черный дождь. У меня появилось предчувствие неуправляемого соскальзывания в кошмар, причем в худшую его разновидность, отягощенную пониманием того, что такова и будет конечная действительность после распада переполненной пустоты. Оторопь охватывала в ожидании расползания, разложения, растворения тканей, из которых соткано видение; казалось, достаточно протянуть руку, легчайшим образом прикоснуться к чему угодно или хотя бы шевельнуться, чтобы вызвать волну калейдоскопического дробления деградирующей структуры, словно рассудок отказывался довольствоваться удобоваримыми подделками, но не было предложено и ничего взамен, кроме сверкающей воронки безумия…