Ирмата Арьяр - Огненная кровь

Вейриэны догнали нашу процессию уже у дверей покоев.

— Прошу немедленной аудиенции, сир! — с угрозой прорычал Таррэ.

— С чего такая срочность? Я еще не завтракал, — но ссорится было неблагоразумно, и я снизошла. — Впрочем, у меня есть пара минут, пока я переодеваюсь.

Допущенный в покои вейриэн вовсю разошелся за запертыми дверями.

— Вы с ума сошли, Лэйрин! — имел он наглость обратиться по имени и без титулов. — Что вы творите? Вы понимаете, чем обернется для вас полное разоблачение?

— Не понимаю… вашего беспокойства, мастер. Я же говорил: вы недооцениваете искусство моей матери.

— Прежде чем я допущу до вас лекарей, я должен сам убедиться, что искусство леди Хелины безупречно.

— Иначе что?

— Не вынуждайте меня выступить против вас, ваше величество, — голос моего врага упал до тишайшего шепота, но такого, что по спине пробежал озноб. Это как в горах, когда в ледяном безмолвии раздается едва слышный треск, на который несведующий и внимания не обратит. А через миг сдвигается гигантский панцирь и обрушивается безудержная смертоносная лавина.

— Вы с первого мгновения выступили против меня, — Лэйр пожал плечами, закинув в кресло колет и сдернул с себя лохмотья. — Подайте мне свежую рубашку, Таррэ, раз уж вы здесь. Как видите, камердинеров я не держу.

Высший воин обомлел от такого нахальства, а я восхитилась сама собой. Точнее, моим фантомным творением. И почему раньше у меня не получалось быть вот таким — решительным, гордым и плюющим даже на вейриэнов? Трусила? Память о наставнике меня держала? Почему же теперь так легко? Не оттого ли, что мне, развалившейся на ложе в башне и наблюдающей сквозь пламя свеч и зрачки Лэйра, ничегошеньки не грозит?

— Не забывай, Таррэ, что мы тоже чего-то стоим, — заметил Сиарей, скользнув между мной и разгневанным вейриэном.

— Жить надоело, ласх? — процедил белый воин. — Нас здесь четверо. Все твои двести дьяволов против нас не выстоят.

— Столько вокруг верноподданных и не очень рук, а никто не торопится подать мне рубашку! — проворчал Лэйр.

Миар, наблюдавший за нами, прислонившись к двери и скрестив на груди руки (знак высшего недовольства вейриэна, помним-помним), рассмеялся, скользнул почти неразличимым силуэтом к гардеробной и через миг появился с рубашкой в руках.

— Позвольте мне, ваше величество, по старой памяти.

Я вспомнила, сколько раз руки этого красавца прикасались ко мне, когда он вместе с Рагаром купал меня, одиннадцатилетнюю принца-принцессу, тер мочалкой спину и мылил голову, заворачивал в простынь, помогал одеться и читал сказки на ночь. И покраснела. На фантоме мое смущение никак не отразилось. Он величественно кивнул, позволив одеть себя.

— И все-таки позвольте нам убедиться, прошу вас, — шепнул Миар во время процедуры.

— Я стесняюсь, — невозмутимо ответил фантом.

— Представьте, что мы — ваши лекари, сир.

— Упаси боги от таких лекарей! — фыркнул Лэйр, ослабил завязку штанов, чтобы заправить рубашку, и… ловкие руки Миара сдернули с него штаны в мгновение ока!

Прежде чем фантом полыхнул яростным факелом, быстрые пальцы вейриэна успели ощупать королевскую мужскую плоть!

— ВО-О-ОН!!! — Дэйр взревел, обрушив на посягнувшего шквал пламени. Объятого огнем красавчика Миара отшвырнуло к дверям с такой силой, что створки распахнулись. Туда же, навстречу какой-то толпе во главе с герцогом Холле, вылетели выметенные огненной метлой остальные вейриэны. В коридоре раздались истеричные вопли: воины в кого-то врезались. Спальня превратилась в жерло вулкана. За ее пределами началась паника.

Под прикрытием пышущей жаром завесы я повернула голову Лэйра к Сиарею, прижавшемуся к стене. За тем, чтобы ласха не коснулось ни искры, я бдительно присматривала. Все-таки есть в этом величайшая несправедливость: единственные пока преданные мне существа были моей полной противоположностью. Лед охранял пламя. Чуден мир потомков великих айров…

— Ты как, Сиарей?

Он с трудом дышал, по его прекрасному, в тонких морозных узорах, лбу струилась влага, и узоры расплывались.

— Долго не выдержу, ваше яростное величество. Но вижу, вы на удивление спокойны!

— Я ожидал от них чего-нибудь подобного.

— Вы не перестаете меня изумлять.

Рукой Лэйра я сдернула с ложа покрывало, завернула его тело, словно в тогу, и резко погасила пламя. Коридор за дверью оказался пуст. Разбежались. Надеюсь, это происшествие заставит их всех если не любить меня, то бояться. Но душе-то нужен не страх. Душе и пылавшей в моих жилах крови нужна любовь. «Огонь не может гореть без любви, — говорил мне Роберт. — Иначе он начнет пожирать самое себя».

Сиарей отлип от стены, проковылял к двери и плотно закрыл совершенно не поврежденные огнем створки. Ни одна картина на стенах, ни завитушка позолоченной лепнины не пострадала. Только моя одежда и, надеюсь, вейриэны.

— Избирательный жар, — хмыкнул ласх, проведя ладонью по резной дверце. Плотно прикрыл и повернулся, внимательно вглядываясь в глаза Лэйра. Лицо Сиарея стало сосредоточенным, он свел ладони у губ, но не прозвучало ни звука — потекло радужное сияние, зрительная речь.

«Я предан вам душой и телом, мой прекрасный король, — мерцали цветные сполохи, порождая эхо в моем сердце. — Даже если бы наш возлюбленный господин Рагар не завещал нам служить вам до последней капли крови и разума, я выбрал бы вас своей госпожой, леди Лэйрин. Но как, скажите вашему верному слуге и, как говорят в равнинах, рыцарю, как вы смогли превратить ваше чудесное тело вот в это… не скажу, что безобразное, оно весьма красиво, но — не ваше тело! Прошу вас, не мучайте меня, скажите, что это временное явление! Ответьте мне зримой речью, потому что вейриэны не особо пострадали и уже ждут за дверью».

И я бы ответила, но обнаружила, что фантом не способен порождать радуги, расцветающие в моей душе. Он не мог передать ни отблеска, ни слова зримой речи!

Лэйр вздохнул:

— Я все понял, Сиарей. Потом объясню, но можешь не опасаться.

Ласх расцвел понимающей улыбкой.

Если вам никогда не улыбались ласхи или если вы никогда не видели солнечного морозного утра в заснеженном лесу, то будет сложно представить всю красоту этого дивного зрелища.

Их улыбка начинается с глаз, расцвечивая густые белые ресницы искорками, потом озаряются изнутри светом морозные узоры на щеках, и вся кожа начинает играть и искриться, как свежий снег под солнечными лучами. Может не дрогнуть ни черточка на их прекрасных лицах, а вас охватит ощущение радости и счастья. Ласхи, даже имеющие жутковатое драконье обличье, обожают улыбаться, прекрасно понимая, что становятся сиятельно-неотразимыми.