Александр Прозоров - Креститель

К счастью, в языческой Руси леса пока еще хватало — незадолго до заката, часа через три ходьбы, Ираклий с рабыней вошли в шелестящий листвой тополиный лес. Стройные деревья тянулись к небу, плотно смыкаясь ветвями, а потому внизу царили такие сумерки, словно здесь уже наступала ночь. Священник свернул с дороги, углубляясь в совсем уж густую чащобу, однако очень скоро обнаружил прогалинку в пару шагов шириной и около десяти в длину.

— Этого хватит, — решил он. — Елена, ищи сухие ветки и хворост, неси сюда.

Женщина, послушно кивнув, отправилась обратно в лес и стала описывать вокруг узкой поляны круги, время от времени возвращаясь и сваливая в кучу валежник. Когда груда выросла ему до пояса, монах поднял руку:

— Достаточно!

Он выбрал одну из веточек, извлек из-за пазухи зеленый стеклянный флакончик, выдернул пробку, макнул деревяшку туда и тут же заткнул склянку. Выпачканную светло-серой мазью, едко пахнущую ветку сунул наугад под самый низ кучи. Спрятал флакон, вместо него вытянул украшенный серебряной вязью ножичек.

— Иди сюда, — поманил он рабыню. — Давай голову.

Та сняла платок и преклонила колени. Монах срезал прядь у нее, у себя, скрутил их вместе. Сорвал с низкой тополиной ветки зеленый листок, положил прядь на него, опустил на землю.

— Руку!

Женщина вытянула левую руку вперед и отвернула голову. Ираклий слегка рассек кожу, дождался, пока на лист стечет несколько капель, потом резанул себя — по внешней стороне руки, покрытой множеством шрамов.

Тем временем из-под груды веток появился огонек, начал разрастаться, потрескивать, выбираться наружу огненными языками. Рабыня попятилась, прижалась спиной к теплому тополиному стволу.

— Хапи тмет андхари локас Уру, матхи калимаа, атту-атту нуб тонсу танхеан! — со смехом простер над огнем окровавленную руку монах. — Плоть от плоти нашей, кровь от крови. Камнем морским, словом святым, делом небесным. Да пребудет единым!

Он кинул в полыхающий костер лист, мгновенно съежившийся от прикосновения пламени, и сизый прозрачный дымок внезапно стал густым и черным, взлетая к сумеречному небу и собираясь там в тучу. Монах отступил и, с легкой улыбкой созерцая пламя, присел в траву, поджав под себя ноги. Валежник прогорел стремительно, и уже через полчаса вместо огня остался только овал из играющих красными искрами углей — однако даже от них вверх тянулся густой черный дым. И лишь когда, уже глубокой ночью, погас последний огонек, клубящаяся чернотой туча поползла на юг.

Ираклий откинулся на спину и закрыл глаза, прислушиваясь к дождю, что деловито застучал по листьям — но не над ним, а дальше, немного в стороне, постепенно удаляясь к Киеву. Время тянулось, как длинный, длинный невод, что он когда-то в детстве проверял вместе с отцом. Несколько локтей — выпутываешь рыбу, еще несколько локтей — опять выпутываешь… И так час за часом, с раннего, предрассветного утра и далеко за полдень. Тянешь, тянешь, и кажется, что сеть не кончится никогда, что она уходит куда-то в бесконечность, к самому горизонту…

Ираклий не заметил, как заснул. Пробудил его оглушительный удар грома.

— Один… — не открывая глаз, загнул он палец и сквозь веки ощутил близкую вспышку: — Два…

Запоздало докатился гром, и одновременно с ним гроза сверкнула еще раз.

— Три…

На несколько минут настало затишье, потом полыхнуло раз за разом, почти одновременно, а гром слился в единый продолжительный рык.

— Пять…

Монах зевнул и спрятал руки в рукава. Идти к городу смысла не имело: всё едино ночью никто ворот не отопрет.

Утром возле святилища царило необычайное оживление. Несмотря на будний день, немалое число горожан сочли нужным прийти сюда. И, не в пример обычному, солидная толпа сгрудилась возле стоящего на подогнутых медных ножках Перуна. Волхв едва успевал обмолвиться словом с каждым из просителей, то и дело унося дары обеспокоенных киевлян. Прямо к Будимиру Ираклий не пошел, а сперва покрутился на пустыре, отведенном для христиан. Но служитель бога грозы его заметил и сам подошел, едва в потоке молящихся наступил небольшой перерыв.

— Я слышал, твой бог покарал стоящего в городе Велеса — первым задал вопрос Ираклий. — Интересно, почему?

— Велес — любимый бог князя, — сокрушенно покачал головой волхв. — А еще был наказан княжеский тиун, его товарищ и купцы, что недавно носили Владимиру подарки. Я не знаю, что и думать, грек…

— Зачем думать? — удивился монах. — Бог дал тебе ясный знак. Теперь ты должен действовать!

— Как?! Не могу же я просить князя отдать свой стол другому! Владимир скорее посадит меня на кол, а потом откупится от Перуна богатой жертвой.

— Ты прогневишь своего бога, волхв. Разве можно не обратить внимания на его знак? Ты обязан сказать людям, почему Перун стал к ним суров. Или попытаться задобрить своего бога.

— Сегодня в полдень я принесу ему быка! — оживился Будимир. — Его приведут купцы. Они уже просили об искупительной жертве.

— Бык может спасти простых купцов, — недоверчиво повел бровями монах. — Но вряд ли он избавит от гнева небес великого князя. Власть завоевывают кровью, волхв. Человеческой кровью. А потому и жертвы за правителей тоже должны быть человеческими. Поверь мне, волхв, иного способа нет. Раз ваш князь не способен решать споры с небесами сам, то сделать это придется тебе.

— Что ты несешь, грек?! — даже попятился волхв. — Отродясь такого не случалось на Руси, чтобы на алтари богов наших кровь людей проливалась!

— Да, лучше обойтись без этого, — со вздохом кивнул Ираклий. — Но тогда на стол вместо князя нужно избрать кого-то из вас, волхвов. Только вы способны понимать волю богов, только вы достойны доводить ее до своего народа и править им.

— Нет, — мотнул головой Будимир. — Крамольные вещи сказываешь, грек. К чему призываешь?

— Я хочу добиться для Руси покоя и процветания, волхв, — как можно мягче ответил Ираклий. — Для того меня и базилевс направил, наказ дал такой в дорогу. Все мы желаем для вас добра. Пусть правит вами великий князь Владимир. Но только за царствие его жертвы понадобятся весомые, кои принесут покой и благополучие на землю русскую. Либо князя нового надобно вам избрать. Одного из вас, посвященных. Такова мудрость предков, волхв. Именно этому учат нас боги и опыт великих империй. Это не мое дело, волхв, не мне вмешиваться в ваши дела, но я и мой правитель хотим для вас добра. Хотим, чтобы вы быстрее сделали свой выбор. И привнесли покой в свои земли…

Когда, вернувшись домой, Ираклий затеял новый обряд призвания грозы, янтарь раскололся на десять кусочков. Монах разбросал их у стен домов вокруг детинца, чтобы дикари лучше поняли, на кого именно гневаются боги. Ночью гроза ударила в указанные места и вызвала несколько пожаров. Впрочем, дождь тут же загасил их, не дав перекинуться к соседям. Наутро маг не пошел в святилище, а сразу приступил к колдовству — прозрачный желтый камень одарил его восемью осколками, каждый из которых нашел себе дом, сарай или хлев неподалеку от детинца. А новым утром, забрав с собой Елену и Дмитрия, Ираклий направился в святилище.