Евгений Щепетнов - Охотник

Постояв, посмотрела по сторонам, уцепила Нинуху за толстопалую руку и, пятясь — как муравей здоровенную гусеницу — потащила женщину во двор. Старые мышцы натянулись, суставы трещали, в глазах плыло, но туша пьяницы медленно, но верно вползла во двор и устроилась на траве-подорожнике, укрывавшей площадку перед летней кухней.

Надиена нарочно не бетонировала эту площадку, несмотря на то, что Матвей зудел об этом регулярно, раз в месяц — это точно: «Мам, давай забетонирую! Мам, грязища! И машину поставить некуда! Ноги все пачкать!»

Не понимают — нельзя заковывать землю. Нужно подпитываться от нее Силой! Ходить по ней босиком! Глупенькие… не зря она выбрала это место, не зря. Здесь — место Силы. Если бы не оно… конечно, в старом доме пятно больше, энергии больше, но чтобы построить новый, не сносить же старый дом, в котором было так хорошо, в котором выросли дети? И в котором лежал муж… такой красивый… даже в гробу.

Надиена разулась, встала босыми ногами на прохладную, щекочущую ступни траву, подвигала пальцами, чувствуя, как по ступне пробежал муравей, торопящийся по своим делам, закрыла глаза и мгновенно подключилась к ручейку Силы, помчавшейся в нее живительным потоком. Вздрогнула, захлебнулась от наслаждения, от переполнившего ее восторга, распиравшего душу! И закрыла поток. Хватит! Иначе можно потеряться в этом ручье энергии. Слаба стала. Душа едва держится в ветхом теле. А ведь когда-то она могла и без подзарядки! Восстанавливалась за минуты! Эх, где они, ее двадцать лет?! Как давно это было, как давно…

Отбросив лишние мысли, снова наклонилась над Нинухой, возложив на нее обе руки — ладонями по вискам. Секунда — женщина вздрогнула, дернулась, открыла глаза и тут же закатила их под набровные дуги, уставившись на лекарку красными прожилками белков. Тело Нинухи затряслось, ноги мелко задрожали, забились в судороге так, что заскрипели сухожилия, напряженные до предела. Затем женщина обмякла, безвольная, как кукла.

— Ты забыла про сына, ты забыла, зачем приходила ко мне, про Самсоновку, про инвалида, про участкового. Когда очнешься — пойдешь домой. Ты никогда не приходила ко мне. И ты больше никогда не будешь пить спиртного. Если ты выпьешь хоть каплю — тебя вырвет и будет нести три дня. Запрет на спиртное! Навсегда! Навсегда! Навсегда!

Надиена оторвала руки от головы Нинухи, опустилась на траву и снова подключилась к источнику Силы. Минута, две — она снова была полна, но физических сил хватило только на то, чтобы сидеть прямо, не падая на бок.

— Оххх… — Нинуха встала, покачиваясь, схватившись рукой за голову, непонимающе оглядываясь по сторонам. Увидела открытую калитку и тихо, как зомби, вставший из могилы, побрела к выходу. Надиена проводила ее взглядом, а когда та вышла и пошла по пустынной улице, поднялась и закрыла дверь. Теперь нужно было что-нибудь съесть и отдохнуть. Физические силы на исходе.

Уже засыпая на кровати в спальне, услышала звонок сотового телефона — судя по мелодии, звонил Матвей. Но сил подняться не было. «Потом, все потом!» — промелькнуло в голове, и Надиена уснула.

Чтобы никогда уже не проснуться.

Ей было не восемьдесят. Ей было сто четырнадцать лет. Вернее — этому телу.

А прожила она от «рождения» в новом мире девятьсот пятьдесят три года.

Надиена Голударк, урожденная Сиамаг, Высшая клана Уард, потомственная магиня, лекарка, дочь великого ученого, лекаря милостью Создателя, Амароля Сиамаг.

Да покоится ее тело с миром!

Да найдет ее душа новое, благородное, молодое тело!

Сергар проснулся от ощущения того, что левая нога немилосердно чесалась. Так чесалась, что терпеть не было никакой возможности. Он пошевелил пальцами, подтянул ногу поближе к руке и… окончательно проснулся. Проснулся и… едва не завопил от радости! Ноги двигались! Он мог сгибать в коленях, шевелить пальцами ног, он чувствовал прикосновение руки, когда касался колена, бедра, лодыжки!

Ура! Ура! Славься! Славься, великая лекарка, бабка Надя!

Сергар быстро оделся и поскорее переместился в кресло — ноги еще не годились для хождения, не держали. Мышцы атрофировались, «усохли». Нужно было заново учиться ходить, на костылях — благо что костыли дома были, у дяди Пети. Остались от кого-то из соседей. Деревянные, но крепкие — он показывал, в сарае лежат.

«Вот как встанешь на ноги, пацанчик, я тебе их и подгоню! Будешь на клюшках шкандыбать, а как навостришься — вернешь!»

Переместился в зал, привычно перебирая руками по держателям на колесах, осмотрелся — никого. Тишина, все будто вымерло. Тихо журчит холодильник, где-то жужжит муха…

— Ау! Бабка Надя! Эгей!

Тишина. Спит?

Проехал в спальню, усмехнулся — ага, спит. Хотел оставить на месте, не трогать, но очень уж хотелось есть. Обновленные, ожившие ноги требовали питания, мускулы наращивать!

Тронул лекарку за руку — рука была холодной, как у… мертвой?! Подкатился к голове, протянул руку, пощупал пульс… нет! Нет!

— Бабка Надя! Надя! — закричал он, навалился на нее, схватил за плечи, тряхнул обеими руками. — Надя! Как же так?! Надя!

— Убил! — женский голос за спиной оглушил, рванулся в уши. — Убил! Мама! Мама!

Обернулся, попытался что-то сказать, но не успел — удар по голове, и темнота. Не успел заметить — кто ударил. Просто — бац! И все. Готов.

Очнулся лежа на полу, лицом вниз. Было очень плохо — руки болели, голова трещала, тошнило. Голоса — мужские, возбужденные, грубые. Женские голоса — кто-то вдалеке причитает, воет, как по мертвому. По мертвому? Вспомнил! Бабка Надя!

О боги… за что?! Единственный человек в этом мире, который мог помочь, единственный, кому мог довериться до конца, и вот!

— Очнулся. Матвей, ты чем его приложил?

— Чем-чем… поленом!

— Инвалида? Ну на хрена?

— Интересное дело! Он убил мою мать, а я что, церемониться с ним?! Да я его, суку, сейчас задушу, и пусть судят!

Удар в бок, боль, внутренности хлюпнули, протестуя против.

— Прекратить! Вон отсюда! Это дело полиции, никакого самосуда! Еще не известно, отчего бабка Надя умерла! Откуда ты знаешь, что это он сделал?!

— Да чего тут знать?! Маша видела, как он ее душил! И я видел — он держал ее за горло! И она мертвая! Ты чего, за убийцу, да?! Тварь ты, Игорь! И пошел ты на хрен, я его щас прибью, гада!

— Назад! Стрелять буду! Суд разберется, экспертиза — он или не он! Пошли все отсюда, я его допрошу! Вон, сказал!

Сильные руки подняли Сергара, усадили в коляску — легко, как ребенка. Поднял голову — перед глазами широкое, толстогубое лицо участкового. Хмурое, с прищуренными глазами, расстроенное.