Башня. Новый Ковчег 5 - Евгения Букреева
— Ну да, Боря, это всё сестра, а ты тут, конечно, невинная жертва, — Пашка хмыкнул. — Что, покоритель женских сердец, не выгорело?
В глазах Савельева плясали глумливые чёртики.
— Да идите вы, оба, ты и твоя сумасшедшая сестрица…
Борис почти бегом покинул столовую, по дороге схватив со стола ещё несколько салфеток. Вслед ему нёсся уже ничем не сдерживаемый хохот.
«Твою ж мать, теперь все на станции… какой позор!» — крутилось в голове, а перед глазами стояло насмешливое Марусино лицо.
Глава 5. Дорохов
— Славочка, почему ты плохо кушаешь? На тебя же невозможно смотреть, щёки провалились, совсем худой стал. Ты совсем не жалеешь себя с этой своей работой! Рахиль, девочка, ты знаешь, у моего Славика очень важная и ответственная работа, и он совсем себя не щадит. Работает на износ. И всё потому, что нет скромной и порядочной женщины, которая возьмёт на себя заботу о нём.
— Мама, пожалуйста, я сыт, — попробовал было отвертеться Слава.
За все свои тридцать с хвостиком лет Слава не терял надежды взять верх над мамиными котлетками, которые, строго говоря, были вовсе не мамины — мама, как и все жители Башни, покупала их в столовой, — но каждый раз терпел оглушительное фиаско. Да и вообще, проще было съесть ещё одну чёртову котлетку, чем вступать в очередной бесконечный спор.
Слава вздохнул и с удвоенной силой заработал челюстями.
— Вот так всегда и происходит, когда мужчина пытается жить один, — продолжила Роза Моисеевна, строго наблюдая, как Слава давится едой. — Мужчине обязательно нужна семья. Куда он будет приходить после работы, и где его будет ждать заботливая женщина с детьми. Ты согласна со мной, Рахиль, девочка?
Сидевшую напротив Славы женщину назвать девочкой могла только его мама, самому Славику подобная ассоциация бы даже в голову не пришла. Может, лет пятнадцать назад это и соответствовало действительности, но сейчас, увы. Очередная мамина протеже была, видимо, Славина ровесница, а, может, даже чуть старше, но дело было не в возрасте. Девочка — это что-то весёлое, озорное, смешливое, рот до ушей, ямочки на щеках, а Рахиль… Слава бросил быстрый взгляд на худое, большеносое лицо, которое не украшали даже глаза — две большие, тоскливые сливы, при виде которых хотелось разве что удавиться. Господи, где их мама только берёт, этих бесконечных Рахиль, Бэллочек, Саррочек? Одинаковых, с застывшим выражением мировой скорби на постных и снулых лицах.
— Конечно, Роза Моисеевна, — проговорила снулая Рахиль неожиданно низким, грудным голосом. — Моя мама тоже всегда говорила, что предназначение женщины — быть хорошей женой и матерью.
— Видишь, Славик, — Роза Моисеевна победно уставилась на сына. — Рахиль тоже со мной согласна.
— Угу, — пробормотал Славик. Чего-то более членораздельное он вряд ли смог из себя выжать: рот был забит очередной котлеткой, которая не лезла и грозила встать поперёк горла, но впихнуть её в себя было надо, чтобы не расстраивать маму. Слава покосился на висящие на стене часы. Ещё двадцать минут, и можно будет удрать, сославшись на срочную работу.
Он бы удрал и сейчас: слушать рассуждения мамы и унылой Рахили о предназначении женщины, запихивая в себя котлеты, было той ещё пыткой. Но Слава по опыту знал, если попытаться сбежать раньше, чем большая стрелка часов опишет свой положенный круг, мама начнёт плакать, хвататься за сердце… а поди разбери, симулирует она приступ, или ей действительно стало плохо, к сожалению, проблемы с сердцем у Розы Моисеевны были вполне настоящие. И всё равно те же двадцать минут, а, может, и того больше придётся терпеть мамино представление.
Слава потянулся к стакану, сделал большой глоток компота, проталкивая в себя остатки пережёванной пищи, и снова тоскливо посмотрел на часы.
Мама стала выяснять у Рахиль о здоровье какой-то тёти Эсфирь, и Слава, привычно пропуская это мимо ушей, задумался о своём.
Когда вчера он сказал полковнику Долинину, что сможет прийти к нему только в начале третьего, потому что по средам он с часу до двух непременно должен обедать у мамы, Владимир Иванович сначала не поверил и даже подумал, что Слава шутит.
— Поверьте, Владимир Иванович, — сказал ему Слава. — Если завтра я не явлюсь в назначенное время, мама поднимет на уши весь надоблачный ярус. А когда она выяснит, что я теперь, некоторым образом, персона нон грата, мало не покажется никому.
— Как она поднимет весь надоблачный ярус? — искренне удивился полковник. — Там же сейчас мышь не проскочит.
— Вы не знаете моей мамы, полковник, — грустно ответил Слава.
И тут же вспомнил, как однажды такое произошло.
Та чёртова авария, устроенная инженером Барташовым, случилась как раз в среду. И сам Слава, которому пришлось вместе с шефом, Константином Георгиевичем, в авральном режиме разруливать эту внештатную ситуацию, совсем забыл про чёртов мамин обед. Как Роза Моисеевна прорвалась в святая святых — кабинет его шефа, что она наговорила охране, Слава предпочитал не думать и не знать. Он искренне надеялся, что все люди, пытавшие воспрепятствовать его матери воссоединиться с сыном, выжили и находятся в добром здравии. Но зато он хорошо запомнил, как ворвавшаяся в кабинет Величко Роза Моисеевна отчитывала Константина Георгиевича, а тот, крепкий и суровый мужик, глава производственного сектора, самый опытный и старый член Совета, которого побаивался и уважал даже сам Савельев, стоял перед этой разъярённой женщиной, как пойманный на краже мандаринов мальчишка, и мямлил что-то невнятное в своё оправдание, уверяя её, что больше ничего подобного не повторится и даже его собственная смерть и смерть его помощника Славы Дорохова не помешает тому каждую среду навещать бедную, старенькую маму, и что он, Величко, лично за этим проследит. И с тех пор каждую среду Константин Георгиевич сам напоминал Славе, что у него сегодня визит к маме, и сердито отправлял его обедать, даже если тот был ему нужен по работе. Каждую среду, пока его не арестовали.
Ну а после ареста Величко Слава Дорохов тем более не мог пропустить ни одного обеда и готов был съесть сколько угодно маминых котлеток, лишь бы мама ни о чём не догадалась.
Ему и так с
