Изоморф. Дилогия (СИ) - Лисина Александра

Но кто?

Шэд ушел. Мои нуррята на это неспособны.

«Ули? – недоверчиво спросил я, привычно отыскав в глубине сознания застенчивый, упорно прячущийся от меня комочек. – Твоя работа?»

Улишш послал мне еще одну теплую волну, на этот раз сдобренную изрядной порцией беспокойства. Мол, хозяин, ты как? Тебе больше не больно? Я хорошо тебя защитил?

«Умница ты моя, – с чувством подумал я, представив, как держу на ладонях крохотного, забавно шевелящего усами мышонка. – Молодчина. Спасибо, что подумал и помог!»

Ули после этого смутился еще больше, засуетился, но барьер все-таки не убрал. Вместо того, чтобы позволить ему рухнуть на мою голову сразу, предусмотрительный малыш сделал в нем небольшое отверстие, и уже оттуда ко мне полилась несколько сумбурная, но строго дозированная и вполне удобоваримая информация, которую можно было без спешки изучать.

Глава 9

Парня, чью личину мне довелось надеть, звали Ра́ни. Ему недавно исполнилось пятнадцать, но из-за небольшого роста и отнюдь не богатырского сложения он выглядел гораздо младше своего возраста. Отца, как и я, мальчишка не знал. Рос на улице, в компании таких же оборванцев, каким был сам. А лет в двенадцать, когда мать пацана умерла от лихорадки, Рани забрал под присмотр единственный оставшийся родственник – дядька Гош. И, в общем-то, в истории парня не было бы ничего примечательного, если бы суровый дядька, регулярно охаживающий племянника ремнем и розгами, не держал в припортовом районе прекрасно известный мне трактир.

Угу. Тот самый трактир, за жизнью которого я одно время очень пристально наблюдал.

Собственно, когда этот факт всплыл в моей памяти, я даже припомнил, что мельком видел там белобрысого мальчишку то подметающим крыльцо, то таскающим в дом какие-то тюки с телег, то уводящим чужих лошадей в конюшню. Но тогда он меня не заинтересовал. Теперь же можно было лишь удивляться вывертам судьбы, которая такими извилистыми тропами привела меня на его место.

Из воспоминаний Рани стало ясно, что большим умом он не блистал, особыми талантами не владел, и все, на что его хватало – это простейшая работа на уровне «подай-принеси». Ничего необычного с ним за прошедшие пятнадцать лет не происходило. Ничем он за свою жизнь отличиться не успел. Никаких надежд не подавал. И это порождало закономерный вопрос: за что же тогда недалекого, не представляющего ни малейшей ценности парнишку, которого даже дядька считал безнадежным, так жестоко уделали в подворотне?

Ответ на него я вскоре нашел, и вот тогда неподдельно заинтересовался.

Оказывается, в детстве у Рани был друг… ну как друг… такой же оболтус, с которым они когда-то вместе подворовывали на улицах. Правда, Ошши был на несколько лет старше и отличался гораздо большей предприимчивостью, поэтому Рани слушался его беспрекословно и даже в каком-то роде был от него зависим. Однако с тех пор, как пацана взял под присмотр дядька Гош, и тот зажил, по местным меркам, припеваючи, между бывшими друзьями словно черная кошка пробежала.

Оставшийся на улице Ошши не упускал случая сказать или сделать бывшему приятелю какую-нибудь гадость. Сперва это были обычные оскорбления. Затем, когда пацаны подросли, гадости стали посерьезнее. В последние же месяцы Рани стал опасаться ходить в одиночку даже на рынок, поскольку за каждым углом его ждал Ошши с группой агрессивно настроенной молодежи, которая с удовольствием глумилась, грабила и нередко била неспособного им ничего противопоставить паренька.

Потом на какое-то время они притихли, и Рани вздохнул спокойно, понадеявшись, что беспризорников в кои-то веки выловила городская стража, или же они нашли занятие поинтереснее. Однако две с половиной недели назад один из посетителей… немолодой мастер-хасаи, как здесь называли членов гильдии убийц… привел с собой ученика. И в этом ученике Рани с ужасом признал своего старого друга.

Насколько я понял, трактир дядьки Гоша представлял собой некую нейтральную территорию, где можно было спокойно отдохнуть, обсудить дела и даже встретиться с представителями ночных гильдий. Разборки здесь традиционно не устраивали, все проблемы решали за воротами. И за соблюдением этого правила обе гильдии следили настолько жестко, что дядьке Гошу даже вышибалы были не нужны, и он держал их сугубо для проформы.

Регулярно появляющийся в трактире Ошши нервировал Рани настолько, что пацан даже опасался лишний раз выйти в зал, чтобы принести гостям выпивку или забрать грязные кружки. В присутствии наставника, само собой, Ошши вел себя тихо и открыто не цеплялся, но вот подставить подножку, больно ткнуть в бок локтем ему было вполне по силам. И Рани несколько раз бывал жестоко бит за то, что «случайно» опрокидывал на важных гостей переполненные тарелки.

Апогея же конфликт достиг после того, как однажды поутру, убирая обеденный зал, Рани нашел в углу черный шнурок с испорченным замочком. Однотонные шнурки носили только ученики: серые – малолетние воры, черные – будущие убийцы. Чем ниже ранг, тем проще и толще были у юных домушников и душегубов нитки. Чем этот ранг выше, тем, соответственно, сложнее и изящнее создавалось плетение. В случае облавы, внезапного пришествия стражи или еще какой-нибудь проблемы шнурок можно было снять, но это, само собой, не приветствовалось. Старые, уверенные в себе мастера вообще заменяли шнурки на татуировки, тем самым демонстрируя, что внимание стражи им до одного места. Тогда как для ученика потерять или забыть такую метку в трапезной означало навлечь на себя позор и дать понять наставнику, что юный вор или будущий убийца недостоин его внимания.

Найдя такой шнурок на полу, Рани, разумеется, просек, кто именно мог его оставить. Помимо Ошши, в последнее время учеников такого ранга мастера-хасаи в трактир не приводили. По сути и по понятиям, парню следовало немедленно сообщить о своей находке дядьке. Но зная, чем может обернуться для Ошши беспечность, Рани, как следовало догадаться, промолчал. А когда тем же днем бывший приятель примчался с расспросами, неубедительно соврал, тем самым поставив под угрозу само понятие нейтральной территории, а также репутацию трактира и собственного дядьки, который за такие выкрутасы всыпал бы племяннику по первое число.

Ошши, цедя сквозь зубы проклятия, ушел. Тогда как Рани мысленно возликовал. И ладно, если бы он держал язык за зубами и, припрятав шнурок подальше, втихую смаковал свершившуюся месть. Однако, как я уже говорил, он был весьма недалеким парнишкой, поэтому тем же вечером, когда дядька отправил его с поручением в город, надел на руку чужой шнурок, закрепил ниткой и с самодовольным видом ушел, теша себя мыслью, что при необходимости сможет предъявить любому недоброжелателю чужую метку, и тогда его никто не тронет.

Ошши ждал его за углом, естественно, не поверив в неумелую ложь. И там же, в грязном тупике между домами, случилась короткая, но ожесточенная драка, в которой Рани, как и ожидалось, проиграл. А Ошши, вконец озверев от отчаянного сопротивления, схватил первый попавшийся камень и от души шарахнул парня по башке. После чего сорвал с его запястья шнурок, пару раз пнул в бок для острастки и ушел, нимало не заботясь, выживет пацан без медицинской помощи или нет.

И вот сейчас, отмывшись и кое-как отстирав рубаху в первой попавшейся луже, я стоял перед воротами того самого трактира и раз за разом перебирал в уме чужие воспоминания, как драгоценности, с которыми еще нескоро расстанусь.

О том, идти или не идти в трактир, прикидываясь малолетним племянником хозяина, я размышлял недолго: пожить человеком, хоть и в чужой шкуре, мне все-таки хотелось. Конечно, я мог бы дождаться другой матрицы. Скажем, снятой с более состоятельного человека, ради того, чтобы потом спать на мягкой перине, есть с серебра, поутру посиживать на золотом унитазе… но, во-первых, сколько придется ждать, пока обладатель роскошного сортира соизволит благополучно преставиться? Во-вторых, вселяться в тело богатого, но маразматичного старикашки я не хотел, а пообещать, что в ближайшее время в Гоаре помрет молодой красивый наследник какого-нибудь состоятельного рода, мне никто не мог. Наконец, в-третьих, жизнь в царских хоромах наверняка будет скучна и однообразна и быстро приестся такому предприимчивому парню, как я, тогда как здесь, в средоточии, так сказать, зла и порока, жизнь казалась гораздо более интересной.