Роберт Асприн - Мир воров. История таверны «Распутный Единорог». Тени Санктуария. Сезон штормов

Ганс сдержанно улыбнулся, а он редко улыбался, чаще это была не улыбка, а усмешка, что полностью отражало его внутреннее состояние и соответствовало ему. Вот и сейчас он скорее усмехнулся, хотя это и не было выражением презрительного или пренебрежительного отношения к члену Священного Союза, одному из так называемых пасынков, который на самом деле очень многому его научил. Он, конечно, и сам проявил большие способности, был необыкновенно ловок в бою. А теперь стал опытным бойцом, посвященным во все тайны тактики боя, что, безусловно, повышало уровень его мастерства.

— Но я же увернулся, Нико! Я все-таки увернулся, и об этом тебе следовало бы рассказать Темпусу, именно тебе, кому было поручено сделать из меня первоклассного фехтовальщика.

И скажи ему, что я по-прежнему не собираюсь становиться солдатом. У меня нет ни малейшего желания убивать кого-либо, независимо от того, «благородно» это или нет.

Нико молча посмотрел на него.

«Щенок.., проклятый, — размышлял он. — Как же надоел мне этот сопляк с его вечными ухмылками! Мне, прошедшему через войну и знающему ей цену. А он, не имея ни малейшего понятия о войне, осмеливается еще и насмехаться над теми, кто на собственной шкуре испытал все ее тяготы. Отца ни у него, ни у меня не было. У меня — потому что его убили, убили на войне, когда я был еще мальчишкой. А у этого ночного вора, только и знающего, что разгуливать по улицам, ощетинившись торчащим во все стороны и свисающим с ремней различным холодным оружием, — из-за того, что его отец и мать едва смогли бы при встрече узнать друг друга. Никогда и ни за что на свете не хотел бы я оказаться на месте этого.., омерзительного крысеныша, такого самонадеянно счастливого провинциала, и не подозревающего даже о своей никчемности! По мне, лучше оставаться просто человеком.

Я сделал из него бойца, настоящего фехтовальщика, и все только для того, чтобы он еще больше возгордился».

— У тебя такой вид, Нико, будто ты держишь камень за пазухой. Да, конечно, я ночной вор и подонок, но мне удалось побывать в спальне властительного принца.., и даже самого Темпуса.

Как и полагалось пасынку, Нико не подал виду и не произнес ни слова, никак не отреагировав на эту тираду. Но в душе у него все кипело. Все наскоки Ганса были дешевкой. Такой же дешевкой, как эти девочки-малявки, которые, едва достигнув половой зрелости, сразу становились проститутками, промышляющими на улицах Лабиринта, одного из самых грязных и сумрачных предместий Санктуария. Одна из них и породила в свое время этого непосредственного и даже наивного юнца. С тем же невозмутимым видом отступив на шаг, Нико резким движением вскинул клинок прямо перед собой, скрупулезно и тщательно, слегка кося глазом, осмотрел его лезвие и лишь после этого ловким и почти неуловимым движением убрал оружие в ножны.

В Санктуарии была не настолько угрожающая обстановка, чтобы нужно было все время держать в руке меч с обнаженным клинком. Ганс тоже вскинул меч и повернул к себе клинок, с тем чтобы так же внимательно, сощурив глаза, осмотреть его, а затем, держась правой рукой за ножны, повернул его острием к себе, не отводя при этом ни на секунду тяжелый, мрачный взгляд от лица своего учителя-тренера. И так же не глядя, отвел руку вбок и кинул оружие в ножны с чрезвычайно довольным и гордым видом.

— Здорово это у тебя получилось! — не удержался от похвалы Нико.

И не потому, что так уж требовался этот его комплимент или так уж он растрогался. Скорее для того, чтобы использовать возможность не только испытать чувство глубокого удовлетворения, но и напомнить им обоим о том, кто на самом деле обучил этого бездельника всем манипуляциям с оружием так, что он мог теперь с блеском демонстрировать свое искусство.

(Мужчина, объяснял Гансу Нико, должен уметь выхватывать оружие из ножен в любой, даже самый неподходящий момент и всегда быть готовым отразить нападение врага. При этом важно следить за тем, каким образом он достает свое оружие. Когда, взявшись за ножны и глядя вниз, он начинает возиться с клинком, он становится незащищенным и уязвимым для противника.

Именно тогда незаметно подкравшийся враг или притаившийся где-то рядом сообщник только что убитого в бою человека получает возможность наброситься на него, и тут уж нет времени возиться с ножнами — убирать клинок в ножны или, наоборот, вынимать его из них, — всему и сразу приходит конец. Поэтому мужчина, мало-мальски разбирающийся в оружии и знающий ему цену, первым делом выучивается резко вскидывать клинок вверх, затем вперед и назад, острием к себе, а потом одним движением, без задержки и промедления, вставлять его обратно в ножны. А глаза тем временем неусыпно следят за тем, чтобы не пропустить момента нападения.) Этому и обучил Ганса Никодемус, прозванный Стелсом.

Темпус чувствовал себя обязанным Гансу, хотя они и не были такими уж близкими друзьями. Вот и приходилось Нико платить по долгам Темпуса — по его поручению обучать искусству фехтования этого молодцеватого, петушащегося по любому поводу и заносчивого юнца по имени Ганс.

— Эй, твой щит!.. — окликнул его Ганс.

Нико глянул на него. Он стоял, прислонясь к грязной кирпичной стене, возле круглого щита. Поверхность щита была почти отполирована, а также обильно и многократно полита трудовым потом: так долго и усердно они с Гансом тренировались в манипуляциях с клинком. И вот Ганс одним движением руки — широким и плавным, словно кошка лапой, — провел по лицу, вытер пот, широко замахнулся и метнул один из своих проклятущих ножей так, что тот, вонзившись в поверхность щита Нико, стал торчком, раскачиваясь, как ободранный кошачий хвост на ветру.

По-кошачьи верткий и гибкий Ганс подошел и с мрачным видом потянулся за своим ножом.

Согнув руку в запястье, он без усилия выдернул нож, вошедший почти на дюйм и застрявший в деревянном щите с выпуклой поверхностью, прочность которого была рассчитана, чтобы выдержать при необходимости сильный удар топором. И так же не глядя, сунул его в ножны, где-то справа под мышкой.

Обернувшись и оскалив зубы в ухмылке, Ганс взглянул на своего учителя фехтования — но не в метании ножей! — и тот махнул ему рукой. Затем развернулся и пошел вдоль здания, обогнул его и исчез из виду.

Оранжево-желтое солнце стояло в небе еще достаточно высоко, и вечерние облака еще только начинали собираться на горизонте, чтобы позже создать привычную для Ганса среду обитания среди сумрака и теней.

— Щенок!.. — сквозь зубы процедил Нико, подобрав щит и отправляясь на поиски Темпуса.

Избавь ты меня, о Темпус, от этого оскорбительно и возмутительно юного илсига! Пронеси мимо моих губ эту горькую чашу, которую ты заставил меня поднять и которая все выше и выше поднимается и приближается, приближается к моим губам!