Джон Толкин - Хоббит или туда и обратно

На вершине скалы была площадка; тропа со множеством истертых ступеней вела вниз к реке, через брод с большими плоскими камнями и дальше на луг. У конца спуска, возле брода, обнаружилась пещерка (очень приличная, с галечным полом). Здесь путники сели и стали обсуждать, как быть дальше.

– Я с самого начала собирался проводить вас до этой стороны гор, — сказал волшебник. — Теперь, благодаря удаче и моему присмотру, вы здесь. Вообще-то мы даже дальше к востоку, чем я собирался с вами идти, а ведь это, в конце концов, не мое приключение. Возможно, я еще загляну вас проведать, прежде чем все закончится, но сейчас меня ждут другие спешные дела.

У гномов вытянулись лица; они запричитали, а Бильбо заплакал. Все уже думали, что Гандальф пойдет с ними до конца и всегда будет рядом в трудную минуту.

– Я не собираюсь исчезать прямо сейчас — могу дать вам день-два. Возможно, я в силах выручить вас из теперешнего положения, да и сам нуждаюсь в помощи. У нас нет ни еды, ни снаряжения, ни пони, а вы вдобавок не знаете, где находитесь. Это я вам скажу. Вы в нескольких милях к северу от дороги, на которую спустились бы с перевала. Места это малонаселенные, если не слишком изменились за те годы, что я тут не бывал. Однако недалеко отсюда, как мне известно, живет некто. Это он выбил ступени в скале — Скели, как он ее называет, если не ошибаюсь. Он нечасто сюда приходит, особенно днем, так что дожидаться его бессмысленно и даже опасно. Надо пойти к нему, и, если все сложится удачно, я распрощаюсь с вами и скажу, как орлы: «Добрый путь, куда бы вы ни стремились».

Гномы взмолились, чтобы Гандальф не уходил. Они сулили ему драконье золото, серебро и драгоценные камни, но волшебник был непреклонен.

– Посмотрим, посмотрим, — сказал он. — Что до золота, думаю, я уже и так заслужил часть вашей добычи — когда она станет вашей.

Гномы бросили уговоры и, сняв одежду, искупались в реке — мелкой, прозрачной, с каменистым дном возле брода. Обсохнув на солнце, которое здесь снова пригревало по-летнему, все почувствовали себя освеженными, хотя еще немного побитыми и очень голодными. Вскоре путники перешли вброд реку (неся на себе хоббита) и двинулись по высокой траве вдоль раскидистых дубов и стройных буков.

– А почему она зовется Скель? — спросил Бильбо, шедший рядом с волшебником.

– Он зовет ее Скель, потому что слово «скель» означает такие утесы, а эта — единственная в округе, и он хорошо ее знает.

– Кто зовет? Кто знает?

– Некто, о котором я говорил — некто весьма значительный. Когда будете с ним знакомиться, держитесь как можно учтивее. Я буду представлять вас постепенно, по двое, наверное, и постарайтесь ему не досадить, не то лишь небеса ведают, что случится. В гневе он ужасен, хотя в хорошем настроении очень добр. Однако предупреждаю: он очень вспыльчив.

Гномы, слыша разговор, подошли ближе.

– Это тот, о ком ты нам говорил? Нельзя ли найти кого-нибудь менее вспыльчивого? Не мог бы ты объяснить поподробнее?

– Да, он! Нет, нельзя! Я и так объясняю очень подробно, — с раздражением ответил волшебник. — Если желаете знать больше, его зовут Беорн. Он очень силен и меняет шкуру.

– Меняет шкуры? — переспросил Бильбо. — Бьет белок и меняет их на соль и спички? Или он, наоборот, скорняк?

– Великие небеса, нет, нет, НЕТ! — вскричал Гандальф. — Уж лучше помолчи, мистер Бэггинс, за умного сойдешь! И, заклинаю, не произноси таких ужасных слов, как скорняк, доха, шуба, воротник, муфта, горжетка, пока не отойдешь на сотню миль от его дома! Он меняет шкуру, потому что он оборотень: иногда огромный черный медведь, иногда могучий человек с черными волосами и бородой. Больше сказать не могу, хотя и этого довольно. Одни говорят, будто он медведь, чьи предки обитали в горах еще до великанов, другие — будто он ведет свой род от первых людей, населявшие эту часть мира прежде, чем появились Смауг и другие драконы, а с севера пришли гоблины. Точно не знаю, но больше верю последним. Сам он — не из тех, кому задают вопросы.

Во всяком случае, он не заколдован, а сам по себе. Живет в огромном доме посреди дубового леса; в человечьем обличье разводит скот и лошадей, почти таких же необычных, как и он сам. Они на него работают и с ним разговаривают. Скотину не ест, на диких зверей не охотится. Он держит пасеку с огромными свирепыми пчелами и живет в основном на меде и молоке. В медвежьем обличье рыщет по всей округе. Раз я видел ночью: он сидел на вершине Скели и смотрел, как луна садится за Мглистые горы. Я слышал, как он ворчит на медвежьем языке: «Придет день, когда они сгинут, и я вернусь». Вот почему мне верится, что сам он пришел с гор.

Бильбо и гномам было теперь о чем поразмыслить, поэтому вопросов они больше не задавали. Путь предстоял неблизкий. Подъем сменился спуском. Солнце пекло. Иногда путники садились передохнуть под деревья, и Бильбо готов был от голода есть желуди, если бы они уже поспели и упали на землю.

В середине дня им стали попадаться цветы, на каждой полосе свои, словно нарочно посаженные — волнующиеся поля розового клевера и широкие пространства белой медвяной кашки. Воздух наполняло гудение, повсюду сновали пчелы. И какие! Бильбо в жизни подобных не видел.

«Если такая укусит, — подумал он, — меня раздует вдвое!»

Они были больше шмелей — с ваш большой палец; желтые полоски на черных спинках отливали расплавленным золотом.

– Мы уже близко, — сказал Гандальф, — на краю его пчелиных угодий.

Вскоре путники подошли к цепочке высоких, очень древних дубов; дальше начиналась сплошная колючая изгородь.

– Подождите здесь, — велел волшебник гномам, — а, когда я свистну, ступайте следом, но только по двое, каждая следующая пара минут через пять. Бомбур такой толстый, что сойдет за двоих — пусть идет один и последний. Вперед, мистер Бэггинс! Ворота где-то там. — С этими словами Гандальф двинулся вдоль изгороди, прихватив с собой испуганного хоббита.

Вскоре они подошли к деревянным воротам, очень высоким и широким. За воротами виднелся сад и россыпь низких, крытых соломой бревенчатых строений: амбар, конюшни, коровник и длинный приземистый дом.

За живой изгородью рядами тянулись круглые ульи под островерхими соломенными крышами. Гудение исполинских пчел наполняло воздух.

Волшебник с хоббитом толкнули тяжелые скрипучие ворота и оказались на широкой дороге к дому. Несколько лошадей, очень гладких и ухоженных, затрусили к ним по траве, внимательно глядя умными глазами, потом во весь опор унеслись к дому.

– Сообщат, что пришли чужие, — пояснил Гандальф.

Вскоре они попали в прямоугольный двор, ограниченный с трех сторон бревенчатым домом и двумя его флигелями. Посредине лежал огромный дубовый ствол с наполовину обрубленными ветками, рядом стоял огромный мужчина, заросший густыми черными волосами и бородой. Его голые руки и ноги бугрились мышцами. Он был в шерстяной рубахе до колен и опирался на большой топор.