Невеста Лесовика (СИ) - Таня Соул
Болотница вздохнула. Обвела напоследок взглядом испорченную подклеть да и начала подниматься на выход. Ну и я за ней, тихонечко, чтобы не слишком близко идти. Чувствовалась между нами струна какая-то натянутая. Думалось, чуть перетянуть ещё, и как лопнет! И тогда уже одними разбитыми горшками не отделаешься. Хотя струну эту, надо сказать, натягивала не я. Да и гусли эти, перетянутые, не мои тоже. Лесовику следовало бы сначала все вопросы с этой Болотницей порешать, а уж потом под венец кого-то вести. Меня, к примеру.
«Мужчины… что с них взять?» — подумалось мне. — «Они вон в своих-то чувствах разобраться не могут. Не то что в девичьих».
— Ты себе какие комнаты выбрала? — спросила Болотница, дождавшись, когда я из подклети вылезу.
— Да вон в том крыле. Те, что поприличней были.
Она призадумалась, наверное, вспоминая, были ли в том крыле хотя бы одни приличные комнаты, и, сообразив, кивнула.
— Подожди там, — велела мне, — тебя позовут.
Это, конечно, и радовало, и расстраивало одновременно. Кушать-то хотелось сейчас, а позвать должны были потом. И мне совершенно было неясно, зачем уж нужно кого-то ждать. Когда и мясо найдено и спасено, и соленья тоже имеются. К чему терпеть? Но чтобы не обижать хозяйку — обиды она уж слишком плохо переносила — я сделала, как было велено. Поплелась в свои комнаты ждать. И уж думала, не дождусь. Настолько желудок от голода сводило.
Но Болотница, хоть и не отличаясь гостеприимством, слово своё держать умела. Пришла за мной зелёненькая девушка, волосы, спутанные, сзади сетью рыболовной перевязаны, русалка, знать. И говорит, мол, пора трапезничать.
Я, едва о харчах заслышав, подхватилась с лавки, на которой посиживала да в высокое окошко поглядывала, и побежала к дверям. За русалкой в горницу, а оттуда — в трапезную. А на столе — ну не то чтобы разносолы — но еды хватало. И мясо какое-то, уж страшно спрашивать чьё. И яйца малёхонькие, явно не куриные. И — мать моя! — лягушки. Не живые, поджаренные. Ну… такое я точно кушать не буду. Жалко даже стало квакух. Мне теперь иначе их остервенелые трели слышаться будут. Тоскливее, что ли.
После трапезы, кою Болотница со мной разделила, мы с ней встали перед дилеммой. Чем я, собственно, на её болоте буду заниматься. Лесовика, как она неустанно повторяла, ждать не стоило. Потому вопрос моего досуга вставал остро.
— Ну, не знаю, — пожала Болотница плечами. — Хоромы убери, если совсем тебе скучно.
Поначалу её предложение таким уж весёлым не показалось. Но потом я решила, что раз заниматься и правда нечем, то завтра всё же примусь за уборку. Оно вроде и опрятно у неё содержалось, но не везде. В тех комнатах, куда она не заходила, творился настоящий бардак. Вот за них и возьмусь. Всё равно Есения не узнает, чем я здесь развлекаться буду.
В голове прозвучало её строгим голосом: «Не положено!» — и мне как-то погрустнело. Неужто Болотница права, и никогда мне больше в город к Лесовику не вернуться?
Поначалу-то, когда он меня с жертвенника стаскивал, я была ну очень уж против. А теперь, пожив с ним немного, совсем стала за. Хорошо мне с ним было, и даже хворь моя и бешено сердце колотящееся не пугали. Ну, пусть бы мне дурнело при нём, ничего же страшного.
— Э-эх, вернуться бы, — сказала я мечтательно, укладываясь вечером спать. — Надо бы завтра, когда Болотница чем-нибудь занята будет, обследовать местность. Только так, чтобы русалки меня не заметили.
А что? Может, болото это не такое уж огромное. И его обойти как-нибудь можно. Бочком. А там юрк и под завесу к Лесовику. Если получится, я честно-честно от него больше сбегать не буду. Даже если опять случайно изобью.
На том я и порешила. А утром, проснувшись спозаранку, принялась за дело. Отдраила несколько комнат в моём крыле, перины да подушки на солнце вытащила, чтобы просушились, в сундуках, порывшись, одёжу себе на смену нашла. А то вчера только сорочку успела выпросить, чтобы не спать-то в грязном. И в мыльне муку да мёд с себя смыла.
Поменявши одёжу, отправилась я искать, где постирать свою-то, измазанную. Под этим предлогом решила и местность обследовать. Тогда и русалки не так страшны. Если спросят куда, скажу на реку, стираться. Вряд ли они, как служки Лесовиковы, начнут у меня из рук грязную одёжу вырывать и помощь навязывать. Здесь-то ко мне без особой любви относились. Не топят и ладно, хоть какое-то утешение.
Плетусь я, значит, к реке — а точнее, болоту — и прислушиваюсь. Долбит ли Лесовик в водяную завесу, как давеча. А нет, тихо сегодня. Неужто сдался? Э-эх мимолётна мужская привязанность. И чего ему, собственно, страдать? Недолго ведь и новую невесту с жертвенника себе притащить.
От таких мыслей как-то обидно стало. И чего мне хотя бы раз было не подумать, прежде чем делать глупости? Сейчас бы уже и обвенчаны были. В тепле, в хоромах чистых. И никакой болотной вони.
Кстати, о вони. Сегодня пахло не так смрадно. Оттого закралось ко мне подозрение, что вонь эта от настроения Болотницы зависела. Чуть не в духе она, и запах гнилостный идёт. А коли настрой положительный, так и не пахнет почти.
Какая ж она злая тогда была, когда нам весь город провоняла? В ярость пришла, наверное.
Ей бы, вместо того чтобы злиться да вонять, в люди хоть иногда выходить, что ли. Ну, или в чудища. Как уж здесь у них говорят, не знаю. Но понимаю главное, нечего ей здесь одной куковать. В болотах в своих. Может, это она от тоски так позеленела, а не от природной своей вредности.
И тогда, коли бы встретила она кого интересного, меньше бы стало ей дела и до Лесовика, и до невест его, и до меня, в конце концов. Жили бы мы все счастливо и спокойно.
Дошла я, значит, до бережка, куда меня вчера из болота вытащили, и пошла вдоль него, чтобы поглядеть, далеко ли он идёт. Может, в лес. Как знать? А может, и топью заканчивается. Бреду я с корытом белья, мыльным раствором залитого, и вальком для стирки, а сама приглядываюсь да прислушиваюсь. И поначалу-то тихо было, только лягушки поквакивали да комарьё жужжало — очень уж злое, кстати. Все руки мне вчера даже в хоромах изгрызли.
Но потом тишина эта стала какой-то
