Чёрный фимиам (СИ) - Леха
Он говорил вроде бы и по-дальянски, понятно, слова не коверкал, но как-то по-особенному перекатывались они у него на языке. Иноземно, чуждо. И жутко. Никогда не слышала Кирга, чтобы человек так разговаривал.
Она не посмела ослушаться. И в ту же секунду страшный хозяин поднёс к её лицу пальцы, кончики которых были черны, и резко дунул. В лицо воровке полетело что-то незримое и тёмное.
– Вдыхай!
Он мог бы и не приказывать. От странной пыли, полетевшей в лицо, было не уклониться. Она словно прилипла к губам, белкам глаз, ноздрям. На миг пленнице показалось, что она задыхается, будто глотнула плотного и вязкого тумана, а он застрял у неё в горле упругим несглатываемым комком.
В ужасе пленница пыталась сделать вдох, пыталась протолкнуть тягучий дурман, а потом он пролился в неё легко и текуче, словно колодезная вода, которая потекла, полилась по жилам, заполняя ласковой прохладой каждую…
Кирга ожидала чего угодно: весёлой горячей ярости огневика, блаженной неги курвакса, пугающих и замысловатых видений лотоса. Хотя чего врать. Больше всего она ожидала животной похоти зудника.
Вместо этого всего её тело сковал паралич. Прохладные токи скользили под кожей. А затем… медленно и тягуче, продавливаясь, словно сквозь мокрую ткань, с усилием и вязким напором в её тело начало проникать нечто. Оно входило в неё разом, заполняя и сзади, и спереди, и через рот, и через глаза, и через сухую, выжженную солнцем кожу, через уши, ноздри… И Кирга не могла закричать, не могла забиться на полу в омерзении – она продолжала стоять на коленях, чувствуя, как её берёт что-то отвратительное, чему нет названия.
Когда это что-то полностью заполнило пленницу от макушки до пяток, накачало её собой, тело стало мягким, словно глина. Податливым и послушным. Оно само встало на ноги, а узкоглазый вдруг низко ему поклонился:
– Господин мой.
– Рассказывай, – произнесло мужским голосом тело Кирги, пока она сама глубоко внутри заходилась в ужасе.
– Он здесь. И у нас большие сложности, – заговорил узкоглазый. – Первая – я неправильно его чувствую. Я видел его своими глазами, но чувствовал в ста шагах позади. Теперь я стараюсь не следить за ним, потому что Чувство показывает куда угодно и может мгновенно переместиться в любом направлении.
– Ты получил такой же слепок, как и всегда, – ответил голос из Кирги.
– Да. Но при этом Чувство обманывает меня, – сказал узкоглазый.
– Откройся мне, – последовал беспристрастный приказ.
Узкоглазый внимательно посмотрел в глаза Кирге, и той на несколько долгих мгновений показалось, будто она видит его без тела – тонкое сплетение разноцветных пульсирующих жил.
– Нам надо подумать, – снова заговорил голос из тела воровки. – Призовёшь меня завтра в это же время. Ты говорил про сложности. Но назвал только первую. Есть вторая?
– Его пытались поймать мечники храма, – ответил узкоглазый.
– Если у них это получится, нельзя допустить допроса. Любой ценой. Убей или устрой побег – неважно. Остальное завтра. Мы должны подумать.
Узкоглазый снова поклонился, а нечто так же медленно и мучительно, как заполняло, стало покидать Киргу. Когда оно вышло из неё полностью, пленница снова ощутила, как жжёт ссадины под кандалами, как ласкает ледяные ступни нагретый солнцем пол. Её тошнило. Но блевать было нельзя. Уж точно не на этот роскошный мрамор. Воровка задрожала и медленно по стене сползла на пол.
К счастью, хозяин не обратил на неё внимания. Он словно забыл про свою собственность – вернулся к столу, уставленному яствами, налил себе вина и стал неторопливо наслаждаться трапезой.
Кирга же потеряла сознание.
В себя она пришла оттого, что почувствовала пристальный взгляд. Распахнула глаза – напротив, прямо на полу, сидел хозяин.
– Ну что, красавица, – сказал он, – надо нам с тобой поговорить. Верно?
От бесстрастного холодного голоса пленницу до костей пробрал мороз. Она не знала, что за страшное чёрное колдовство творил её хозяин, но понимала, что это колдовство легко может убить не только тело, но и душу. Поэтому Кирга неуклюже, по-прежнему плохо ощущая своё тело, встала на колени и поклонилась, ткнувшись лбом в пол.
– Слушаю вас, мой повелитель, – хрипло ответила она.
* * *
Солнце уже клонилось к закату, и в маленький дом через окна, оплетённые диким виноградом, прокрались бледные тени… Сингур спал, как не спал уже много лет – беззаботным крепким сном, в котором не было ни образов, ни видений. Улеглось годами терзавшее изнутри настороженное ожидание опасности. Он будто снова был дома, в своей постели, и будто ничего плохого случиться с ним не могло.
А потом на его грудь легла горячая женская рука. Он накрыл её ладонью. Ласковое тепло разлилось от сердца. Потому что, не полностью вынырнув из глухого беспамятства сна, он решил, будто… Даже попытался позвать по имени, но не мог стряхнуть уютное оцепенение. Однако сон рассеялся.
Сингур открыл глаза. Бледные тени скользили по потолку чужого дома, а рука, лежащая у него на груди, исчезла.
Нелани ушла уже довольно давно. Но перед этим сбегала к колодцу и принесла полный кувшин воды:
– Пей. Я прийти, принести еда. А ты пока отдыхать.
Он кивнул. Есть не хотелось. Ему в последнее время требовалось всё меньше и меньше. Сна. Еды. Отдыха. Тело умирало. Эша видела это и тревожилась. Он ел хуже неё. И так много, как сегодня, уже не помнил, когда спал. А теперь проснулся и не знал, чем себя занять.
Бесшумно открылась дверь в маленькой прихожей. Знакомый голос негромко сказал:
– Это я. Я входить. Не бить меня.
Сингур удивился:
– Отпустили еще раз?
– Ты дать талгат, – белозубо улыбнулась Нелани, ставя на небольшой стол корзину. – Я насыпать хозяин много монета и сказать: меня купить щедрый господин, чтобы иметь пять дня. А потом я пойти на торг, купить еда. Хорошо давать мне талгат?
Пришлось признать, что деньги не были потрачены впустую.
– Почему ты не говоришь на шианском? – спросил Сингур, наблюдая, как она достаёт покупки.
– Не помнить родной язык, – отмахнулась девка.
– Тогда почему плохо знаешь дальянский?
– С шлюха не говорить. Шлюха брать, – ответила она. – Некогда учить.
Он задумчиво посмотрел на собеседницу, но ничего не сказал и спрашивать больше не стал. Не хочет рассказывать – её право.
– Мне-то на каком лучше говорить? На дальянском или на шианском?
– Говори шиан. Радость слышать, – сказала Нелани, доставая из корзины кувшин с вином. Затем выложила две огромные лепёшки, копчёное мясо, сыр, два пучка ароматных трав, несколько персиков, узелок сушёных фиников. Бережно извлекла и торжественно показала Сингуру небольшой глиняный горшочек.
– Мёд, – пояснила шлюха. – Тебе надо поддержать сила.
А Сингур вдруг понял, что хочет есть. Даже в животе заныло. Давно забытое чувство голода показалось очень непривычным. То ли путь в небо так его притомил, то ли крепкий сон сделал своё дело. То ли просто не замечать голод гораздо проще, когда перед глазами нет действительно вкусной еды.
– Значит, пять дней? – на шианском спросил Сингур, внимательно посмотрел на неё и напомнил: – Только ведь я тебя не покупал.
– Большой, сильный, но глупый, – Нелани снова улыбнулась. – Ты дать талгат, потому что пожалеть. Я понять. Тебе нужен помощь. Я помочь. Но иметь меня пять дня тоже можно. А ещё…
Она снова отвернулась к столу, достала маленький нож, взялась нарезать мясо большими кусками и продолжила невозмутимо:
– А еще Храм объявить, что тем, кто сказать, где тебя искать, давать два серебряный талгат, – она оторвала кусок лепешки, положила поверх пласт мяса, накрыла его травой и протянула собеседнику. – Лучше тебе не ходить из дом. Я буду ходить. Что ты так смотреть?
Сингура не порадовали её слова, но он отчётливо различал мягкое изумрудное сияние, льющееся от Нелани. Она не врала. И зла он тоже не видел. Это было странно. Очень. Но мерцание… мерцание обмануть не могло.
