След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше - Стивен Эриксон
— Весьма опасное создание, надо полагать, — задумчиво проговорил Бошелен, сплетя перед собой пальцы.
— Что верно, то верно. А ведь ему, между прочим, было всего полдня от роду. Тут такая штука: жорлиги очень быстро растут, пожирая своих матерей.
— Пожирая собственных матерей?
Эмансипор уставился в чашку с чаем:
— Никто точно не знает, но рассказывают, будто семя жорлигов плавает в воде, будто мелкие червячки. И если какому-то из них вдруг попадается молодая женщина, у которой особые дни, — ныряльщица за раковинами или за жемчугом или рыбачка, — этот червячок заползает прямо в нее и завладевает ее утробой. От этого бедняжка быстро толстеет, ест за троих взрослых мужчин, и так продолжается шесть или семь месяцев, пока у нее не начинает лопаться кожа. И тогда, обычно в безлунную ночь, жорлиг раздирает ей живот, вылезает наружу и пожирает женщину прямо на месте, с костями и прочим. А потом бежит к воде.
— Любопытно, — заметил Бошелен, — однако не столь уж невероятно или странно, как могло бы показаться. Вокруг полно паразитов, и большинство из них обитают в воде, как в соленой, так и пресной, находя способ проникнуть в тело носителя через любые доступные отверстия.
— Жорлиги — не просто звери, — возразил Эмансипор. — Говорят, они почти такие же умные, как мы. Они специально заплывают в сети и сворачиваются в клубок, пока их не вытащат на борт, а потом разрывают сеть, убивают всех рыбаков в лодке и съедают их. Некоторые даже пользуются оружием, упавшим за борт или брошенным морским духам, мечами и тому подобным. Однако, хозяин, жорлиги живут лишь в мелких прибрежных водах, но никогда — в открытом море.
— Разумно, — пробормотал Бошелен. — В этих водах слишком много конкурентов, не говоря уже о риске самому стать добычей. То, что вы описали, Риз, — полностью водное создание, которое лишь рождается на суше, подобно морским черепахам и дхэнраби. Однако оно вполне способно проявлять недюжинную изворотливость на палубе рыбацкой лодки. Из этого следует сделать вывод, что при необходимости жорлиг может выжить и вне воды. Интересно, как долго?
Эмансипор пожал плечами:
— Говорят, жорлиги похожи на ящериц, только больших и способных стоять на задних ногах. У них длинный мускулистый хвост и когтистые лапы, хотя, рассказывают, страшнее всего их зубы: эти твари могут откусить человеку голову и разгрызть череп, будто яичную скорлупу… — Он замолчал, увидев, что Бошелен наклонился вперед, буквально пронизывая его взглядом.
— Весьма любопытное описание.
— Не то слово, хозяин.
Бошелен откинулся назад:
— Да, пожалуй. Спасибо, Риз. Как я понимаю, вы уже пришли в себя?
— Да, хозяин.
— Вот и хорошо. Займитесь тогда моей кольчугой — и поторопитесь.
— Поторопиться, хозяин?
— Ну да, Риз. Скоро мы окажемся на Красной дороге. Сегодняшняя ночь будет по-настоящему захватывающей. — Бошелен встал, потирая руки. — Когда закончите с кольчугой, будьте так любезны, наточите мой меч — тот, что с красным клинком.
«Кольчуга? Меч?» Эмансипор почувствовал, как внутри у него все сжимается от ужаса, — только сейчас он осознал, что со всех сторон доносится настоящая какофония звуков. Скрежет досок, скрип в местах их сочленений и стук расшатавшихся гвоздей, странные стоны неких созданий, глухо ударяющихся о корпус и проскальзывающих под кораблем…
«Солнечный локон» пьяно накренился, и небо за иллюминатором из свинцового стекла закрыла тьма.
Где-то внизу, в трюме, раздался чей-то крик.
Бена-младшая съежилась в своей корзине на верхушке мачты, услышав жуткий вопль.
«О да, моя дорогая дочь, вот и начинается та самая ночь! Нет числа ужасающим тайнам Несмеяни, и, будь у нас возможность летать на крыльях тьмы, сейчас было бы самое время покинуть гнездо, моя дорогая! Но кто в этом мире способен сбежать от собственных кошмаров? Закроем же глаза руками и заглушим нашу тоску собственным голосом, ибо у разума тоже есть крылья, и как бы он не умчался в бездну, оставив позади тело!»
Звезды странно кружили над головой, и «Солнечный локон» раскачивался так, будто ветер дул из последних сил. Черные волны лизали корпус корабля.
«Но здесь, дорогая моя, мы превыше всех их жалких судеб, и нам ничто не угрожает. Мы подобны королевам. Богиням!»
Когда из темноты внизу донесся очередной крик, Бена-младшая поняла, что она вовсе не ощущает себя королевой или богиней, и опутанная сетью трещащего такелажа мачта показалась ей не настолько высокой, чтобы спрятаться от кошмаров, разыгрывавшихся под палубой «Солнечного локона».
А рядом с нею продолжала причитать и стонать Бена-старшая, и ее развевающиеся волосы ласкали лицо дочери, подобно крыльям мотыльков.
— Кто это там так орал? — спросил Хек Урс, как можно дальше выставляя перед собой фонарь.
По всему скрипящему кораблю плясали тени, шершавые сырые доски потолка касались макушки. Он вгляделся во мрак трюма, чувствуя, как его прошибает холодный пот.
Остальные уже проснулись, но в основном толпились возле люка, что вел в матросский кубрик. Урс усмехнулся с деланой бравадой, глядя на их выпученные глаза и раскрытые рты, похожие на крошечные ямки на стенах утесов, где гнездились стрижи.
«Ну и трусы!»
Хотя что с них взять, они ведь не были солдатами. Никто из них. Вполне естественно, что они полагались на Хека, Густа и Пташку Пеструшку, хотя те и помалкивали о своей службе в гарнизоне. Но хватало одной лишь их твердой уверенности в себе, когда все вокруг быстро катилось в некую бездну, темную и жуткую. Хек стоял, держа в руке фонарь и зная, что у Пташки и Густа за его спиной — благослови их Худ! — висят на поясе короткие мечи.
— Брив пропал, — сдавленно проговорил Густ Хабб, прервав свою нескончаемую молитву. — Говорят, спустился сюда за бочонком чего-то там.
— Брив, помощник кока? — спросила Пташка Пеструшка.
— Нет, помощник плотника.
— Его что, тоже зовут Брив?
— Да, и есть еще Брив, что плетет веревки.
— Значит, Брив пропал? — прервал Хек их дурацкий разговор.
— Да, помощник плотника Брив.
— И он спустился сюда?
— Не знаю, — ответил Густ Хабб. — Полагаю, да, если это кричал он, но ведь точно нам не известно. Может, кричал какой-нибудь другой Брив?
Развернувшись, Хек яростно уставился на своего одноухого товарища:
— С чего бы другому Бриву вдруг орать, Густ?
—
