Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке

Кирк обернулся, но косы, будто и не было, а за спиной повисло облако красно-рыжего пуха, который быстро растрепал сквозняк. Вдруг в уши врезался писк. Кирк зажал их ладонями и повернулся на звук. Фигурка человечка с птичьей головой визжала. Кирк шагнул к скамье, наклонился. Он коснулся статуэтки… и открыл глаза.

Над головой блистало небо, а солнце этого мира плясало. Оно двигалось быстрее, чем ему полагалось. Куст жасмина скрывал часть обзора, и вскоре солнце скрылось в его зарослях. Беккет не осознавал, но солнце не изменяло скорости. На самом деле Кирк несколько часов лежал и почти не думал, рассматривая небо.

Наконец он пришел в себя и присел.

Куст посеревшего жасмина уже не пах, да и Ясмин ушла. Кирк остался один. Безлюдный город и недвижимая природа. Часы на башне Школы Мечтателей показывали половину третьего. На циферблате отмерили 24 числа, а значит жители Изнанки, отдавшись воле ночи, отдыхали в своих постелях.

У Кирка в руке оказался бумажный лист. На нем изящным каллиграфическим почерком вывели слова из песни, которую минуты (или часы) назад напевала Ясмин:

— Учиться где?

— Смотри в себя.

— Узнаю как?

— Не заблуждайся в средствах.

— Расскажешь?

— Не моя судьба.

— Судьба?

— Что, пошутить уж мне нельзя?

Ответов нужных нет, вопросы не составить:

Грех — выдумка, и добродетель — враг.

Ищи себя, коль жизнь свою намерен ты истратить

Иль промечтай себя, придумай свой шебрак.

— Я не могу без правил жить.

Во что-то верить нужно, должно мне любить…

Я должен то, и должен я постичь все это…

— Мне жаль сейчас, но жалость не о том.

Я о своем потраченном желаньи.

Нельзя мечтать о счастии чужом,

Нельзя учить других устройству счастья.

— Не понял я.

Скажи ошибка в чем?

— Она в тебе.

Ты ищешь, где ошибка.

— Но как понять?

— Прими себя.

— Куда принять?

— Все! Я ушла…

Ответов нужных нет, вопросы не составить:

Грех — выдумка, и добродетель — враг.

Ищи себя, коль жизнь свою намерен ты истратить

Иль промечтай себя, придумай свой шебрак.

— Я не могу без правил жить.

Во что-то верить нужно, должно мне любить…

Я должен то, и должен я постичь все это…

— Мне жаль тебя, но жалость не о том.

Я о своем потраченном желаньи.

Нельзя мечтать о счастии чужом,

Нельзя учить других устройству счастья.

Посыл песни Кирк не уловил. Когда ее пела Ясмин, смысл представлялся в ракурсе очевидного, сейчас же казался бессмыслицей. А видения? Они имели значение или были сновиденческим сумбуром? Доказывала ли Ясмин наглецу Францу, что Кирк одарен мечтами, или это вообразило эго Беккета?

Кирк поднялся и его сразу сразило головокружение, он вновь присел, опустил голову и сосредоточил взгляд на топорщащейся на животе рубахе. В глазах долго не прояснялось. Руки, одежда, коленки, — все тряслось, дрожало, а по носовым пазухам скользил колючий холодок.

Он сжал кулак и, не глядя, запихнул лист в карман пиджака, изрядно смяв его. Текст песни, пожалуй, стоило вкрадчиво осмыслить, как только он… А ведь ему надо было…

Кирк поднял глаза. Сад… Ведь он шел в сад!..

Однако центр его внимания перескочил в текущее событие, ведь на него НЕ ползла — НЕСЛАСЬ — эта цветастая радуга! Она проскользнула под ним и, продолжая пульсировать, помчалась к крыльцу школы, о которое ударилась, не посмев его окрасить. В мальчишке вопило желание вскочить и умчаться с радуги прочь. Он так и сделал. Быстро он добрался до бесцветного крыльца школы. Остановился, не сообразив, что головокружение невзначай отступило. Радуга избегала контакта не только со ступенями, но и со школьными стенами. Они, будто бетонная пристань, удерживали ее у своего подножия.

Настало время возвращения самообладания. Радуга, безлюдная площадь, жуть и дурнота, однако Кирк не случайно пришел сюда много часов назад и просто уйти, воспользовавшись диском, или сидеть и ждать, пока дурацкая радуга отступит, было непозволительно. Размышляя о дальнейших своих планах, Кирк вынул из кармана листок с песней, аккуратно сложил его в четверо и, к удивлению заядлого аккуратиста, обнаружил, что на пиджаке отсутствует одна из шести пуговиц.

Да и «профессор» с ней! На скамье у входа в сад остались его вещи!

Сумка с дневником, несколько тетрадок, книга о Фоландии и отцовская статуэтка. Кирк медлил. Он глубоко вдохнул, вбирая в себя уверенность, и ступил на цветастую землю. Ничего сверхъестественного не произошло. Кирк неуверенно зашагал, но вскоре он уже мчался к заветной скамье.

На этот раз на аллее, ведущей в сад, запахи отсутствовали, ветер тоже, но земля продолжала мигать четырьмя цветами. Его вещи все еще лежали на скамье, однако книга была закрыта, а сверху, словно на непомерно большом пьедестале, стояла статуэтка. Его имущество кто-то трогал!

Из книги выглядывало тонкое колечко. Беккет схватил статуэтку и запихнул ее в карман, в компанию к песне Ясмин, склонился и раскрыл книгу. Страница с послесловием, которое он читал прошедшим днем, была заложена белой спицей. Кирк взял спицу в руку, и она растаяла.

Он отряхнул намокшую ладонь и небрежно вытер ее о рукав.

— Что это такое?

Он раскрыл сумку, взял книгу, чтобы сложить ее внутрь и побыстрее убраться отсюда.

— А это еще откуда?!

Помимо предметов, которым и следовало находиться в его сумке, внутри оказались две сливы. В его вещах порылись со знатным усердием, ничего не пропустили! Влезли даже сюда! Мальчишка осторожно вынул фруктовый подарочек и бросил его на скамью. С недоверием поглядывая на сливы, он сложил книгу и человечка-птицу в самое большое отделение сумки. Он попятился, не выпуская сливы из виду, будто бы от них исходила некая угроза, перекинул лямку через плечо. Едва уловимый напев донесся откуда-то справа. Мальчишка глянул в сторону входа в сад. В глаз стрельнул свет, отраженный металлом ворот.

Приложив ладонь ко лбу, Кирк пробежался глазами по надписи над их сводом:

«Ты не одинок, с тобой твоя душа, твоя мечта, твоя идея. Но одинокой может быть мечта, когда ушел за грань миров ее мечтатель…» — Беккет помотал головой.

Все эти слова и фразы с многослойным подтекстом… Что-то многовато их стало в последнее время. Мечтатели эти… Никакой от них конкретики не дождешься! Усложняют, там, где не стоит этого делать, одновременно не понимают очевидных вещей, не занимаются важным, витают в выдумках, стихах, высоких материях, которые отдают тупостью и недалекостью. Впрочем, Ясмин и поэзия — это за гранью, она естественна в своей отстраненности. Она так красива… Она…

— Фух! Так….

Что с этими сливами? Откуда они появились?!

На Изнанке повсеместно и ежевременно встречались какие-то шалости, загадочности — черт знает что! Франц издевается или кто другой?.. Все это пустяки, не заслуживающие серьезного к ним отношения, не те материи, что требуют умственного анализа. Чтение же его дневника незнамо каким наглецом зародило в Кирке тревожное, почти тошнотворное предчувствие. Казалось в его душу заглянули и посмеялись над ней, а в утешение обнаруженной внутри глупости оставили подарок с издевкой: сосульку и пару кислых слив.

Громко выдохнув, он взял сливы, поднял руку над головой, замахнулся и швырнул сливы в крону апельсинового дерева, свесившегося за забором позади металлического короля. Треснули ветви и осыпалось несколько листьев.

В ответ на его действия появился сливовый запах и подул ветер.

Кирк напрягся и приготовился. Как случалось в прошлые разы? Ветер и запах предвещали появление привидений. Ветер был неким транспортом душ, обитающих здесь. Неужели опять? Сейчас к нему явятся призраки?

— Ну, Франц, я тебе еще отомщу! — прошептал он.

«Я не боюсь… — говорил про себя Кирк. — Таковы законы природы Изнанки, законы недорослей-мечтателей, которые вместо толковых дел, распыляются на глупости. Законы бояться бесполезно — их надо изучать, чтобы понять, как это дело работает. Кто-то уже сейчас ими пользуется, пытаясь напугать меня. Когда-нибудь я научусь делать также! Противные ученики Изнанки! Во второй раз вы меня не напугаете!»