Терри Брукс - Друид Шаннары

Коглин изменил его жизнь.

Стояла поздняя осень. Однажды вечером из-за деревьев вышел невысокий старик. Он появился внезапно, словно туман принес его с Вольфстаага. Ветер разметал его одежды и спутал седые волосы. При нем был Шепоточек, огромный черный кот, чье появление — как показалось Темному Родичу — предвещало перемену в его жизни. Коглин поведал Уолкеру историю своей жизни со времен Бремана и Великого Круга друидов до настоящего момента, историю, охватывающую целое столетие. Уолкер ему поверил. Он почувствовал, что в его невероятном повествовании нет ни капли вымысла. Он слышал истории о Коглине, связанные с Брин Омсворд, и то, что говорил старик, полностью соответствовало тем рассказам.

— Я спал сном друидов, — объяснял Коглин, — иначе пришел бы раньше. Я не думал, что уже пора, но твоя магия позвала меня. Час пробил. Именно таков был замысел Алланона, когда он передавал Брин родовую ответственность: наступит время, когда магия понадобится вновь, и одному из Омсвордов суждено будет владеть ею. Я знаю, что эта роль отведена тебе, Уолкер. И если так, тебе понадобится моя помощь, чтобы постичь действие волшебной силы.

У Уолкера возникли дурные предчувствия, но он понимал, что старик научит его управлять магией, а он так нуждался в этом.

Коглин пробыл с ним почти три года. Как наставник ученику открывал он Уолкеру знания друидов, давал ключи к их пониманию. Старик передавал ему мудрость Бремана и Алланона, учил погружаться в себя, чтобы обуздать первозданную магическую силу, мысленно направлять магию в единое русло, не позволять ей рассеиваться. Уолкер познал кое-что и на собственном опыте — ведь он прожил уже немало лет и пришел к самоотречению, необходимому, чтобы выстоять перед натиском этой деспотической силы. Коглин расширил его знания, углубляясь в такие области, куда сам Уолкер никогда бы не проник, обучая юношу приемам, которые тот даже не мог себе представить. Медленно, постепенно Уолкер стал замечать, что магия больше не управляет его жизнью — непредсказуемость уступила место контролю. Уолкер учился владеть собой.

В придачу Коглин обучал его наукам древнего мира: приготовлению снадобий и зелий, порошков, прожигающих металл, растворов, изменяющих форму твердых тел. Для Уолкера приподнялась завеса — он узнал о совершенно новой форме могущества. Любознательность привела его к попытке соединить знания древнего и нового мира, слить воедино магию и науку, что прежде никому не удавалось. Медленно и осторожно продвигался Уолкер по этому пути, опасаясь, как бы не стать жертвой собственных амбиций, которые подогревало ощущение своего могущества. Таких жертв было много: в древнем мире они развязали Большие Войны, в новом — мятежный друид Брона, и его носители знака Черепа, и черные странники Морды затеяли Битву Народов.

Затем настроение Уолкера резко изменилось, — возможно, причиной тому стала экзальтация, неизменно сопровождавшая эти магические сеансы. А может быть, его чрезмерная любознательность. Как бы то ни было, но он убедился, что полностью овладеть и управлять магией невозможно: сколько ни старайся оградить себя от ее неблагоприятных последствий, магическая сила в конце концов заявит о своих правах. Его отношение к магии изменилось буквально за одну ночь. Он попытался уйти от нее, отогнать ее от себя. Но, увы, из этого ничего не вышло, так как она стала его неотъемлемой частью. Коглин понимал, что происходит с Уолкером, пробовал его успокоить, но тот начал сомневаться в искренности Коглина: с какой это стати старик явился к нему? Вряд ли только из желания помочь! Скорее всего его просто решили прибрать к рукам! Нити заговора друидов уходили в далекое прошлое, во времена Шиа из рода Омсвордов. Уолкер не желал иметь с этим ничего общего. Он поссорился с Коглином, дело дошло до потасовки, и в конце концов Коглин ушел.

Правда, позже, по прошествии нескольких лет, он вернулся, но Уолкер больше ничему не хотел учиться — он боялся, что магия грозит ему порабощением. Лучше ограничиться уже постигнутыми знаниями, пусть неполными, зато вполне управляемыми, и держаться подальше от людей, как он и хотел с самого начала. Коглин волен приходить и уходить, они могут поддерживать свой хрупкий союз, но для него, Уолкера, устои друидов или бывших друидов, да и вообще кого бы то ни было — не закон. Он останется самим собой.

И вот его конец приближался, и теперь Уолкер уже не был так уверен в своей правоте. Не отгородись он тогда от магии, возможно, сумел бы оттянуть приход смерти. Признать это означало нанести удар по собственной гордости. Обидно было говорить о себе, что задним умом крепок, но ведь так оно и оказалось, и Уолкер Бо, всегда превыше всего ставивший истину, вынужден был это признать.

Однажды вечером — спустя неделю после возвращения из Сторлока — Уолкер, измученный болью, сидел у очага. Коглин постоянно держался рядом. Вот и сейчас он расположился в глубине комнаты и что-то читал.

— Ты бы посидел со мною, старик, — неожиданно обратился к нему Уолкер.

Коглин молча подошел и сел рядом. Они вместе смотрели на яркие языки пламени.

— Я умираю, — проговорил Уолкер, немного помолчав. — Я испробовал все, чтобы изгнать яд, и ничего не помогло. Моя магия оказалась бессильной. И твоя наука тоже. Придется нам примириться с этим. Попытаюсь сделать все возможное, чтобы справиться с ядом, но, похоже, мне не выжить.

Он неловко подтянул искалеченную руку, превозмогая боль и тяжесть.

— Но, прежде чем умру, я должен кое-что сказать тебе.

Коглин повернулся к нему и попытался заговорить, но Уолкер жестом остановил его.

— Я ожесточился против тебя без всякой причины. За твое добро платил злом. Теперь я раскаиваюсь. — Он посмотрел на старика. — Я боялся того, что может сделать со мной магия, если я подчинюсь ей, и по-прежнему боюсь. Это не значит, что я полностью пересмотрел свои взгляды. Я уверен, что друиды используют Омсвордов в своих целях, делают с нами что хотят, направляют нас. Мне трудно примириться с тем, что меня могут превратить в послушное орудие. Но я был не прав, причислив тебя к друидам. Твои намерения никак не были связаны с их планами. Ты действовал по своей воле.

— Это так, Уолкер. Но я действовал по воле судьбы, — отозвался Коглин, лицо его было печально. — Сколько мы тратим слов, чтобы описать, что с нами происходит, а все в итоге сводится к одному: мы живем так, как предназначено судьбой, — иногда это зависит от чьего-то выбора, иногда от случайных обстоятельств, но прежде всего от нас самих. — Он покачал головой. — И можно ли, например, утверждать, что я свободней, чем ты? Алланон явился ко мне точно так же, как и к тебе, как к юным Пару и Рен, и потребовал исполнить его волю. Я не могу отрицать этого.