Вадим Крабов - Заговор богов

Не склонные к Силе люди всех просвещенных стран (богатые и просто состоятельные), не ведали о существовании какой-то там структуры, не вели статистику, но Целителей на роды не приглашали. И вовсе не из-за дороговизны! Это считалось дурной приметой. Маги остальных орденов тоже не подозревали о существовании «младенческой силы», но интуитивно чувствовали что-то не то.

Чувствовал и Рус, но Терентий был не обычным Целителем. Он являлся тем самым высоким мастером-Исцеляющим из Эолгула, которого Рус, приняв вид ожившей статуи Эскулапа, вызывал в свою мини-вселенную, в глубины своей души. Потом Терентий совершенно бесплатно вытянул Адыгея буквально из Долины предков и до Руса доходили слухи, что этот мастер основал какое-то «течение за истинное милосердие». Пока, вроде, в ордене у него было немного сторонников. Точные сведения, увы, из этого закрытого учреждения не распространялись и будущий папа довольствовался тем, что слышал.

Когда Гелинии пришло время рожать, то подумал и, пойдя на поводу у абсолютно земных страхов за здоровье жены и первенца, решил пригласить на роды доктора. Это самодурство жена с тестем встретили, мягко говоря, удивленно. Но не оспорили — видели, что бесполезно.

Провожая Терентия в комнату к роженице, Рус никак не объяснял свой необычный поступок. Не выдержал сам Целитель:

— Зачем, князь?! — В составе десятка лекарей от эолгульского филиала ордена (считай — эндогорского), он уже около года жил в Кальварионе и Альвадисе, и знал, что муж Гелинии, помимо всего прочего, тоже настоящий владетельный князь Кушинара и чуть ли не бог для местных этрусков, два полка которых являлись самыми боеспособными воинскими подразделениями.

— Я переживаю за жену и ребенка. Неужели неясно? — Русу, вслед за вставшим лекарем, тоже пришлось остановиться. От нетерпения он переминался с ноги на ногу.

— Княгиня больна?

— Нет. Очень надеюсь, что нет.

— Ребенок.

— Жена и шаманы говорят — полностью здоров. Но ты их еще проверишь, о цене договоримся. — Рус умолчал о том, что он и сам, как только умел, изучал беременную Гелинию.

— Но это же… это… — Целитель не знал, как сказать «плохая примета».

— Не верю я в приметы, господин Терентий, а о жене и первенце очень беспокоюсь, очень! — последнее сказал так многозначительно и глаза его сверкнули так пронзительно, что у целителя пропало всякое желание спорить.

— Тогда идем быстрее, князь. Но учти, денег я возьму с тебя много. Нет, нет, не беспокойся! Я уверен, что все будут здоровы и счастливы, просто у меня принципы.

В ответ Рус кивнул, мол, слышал о них и даже разделяет: с богатых — много, с бедных — меньше, с неимущих — совсем плату не брать; помощь оказывать всем.

Что удержало Терентия от наложения структуры «младенческой силы», он и сам не до конца разобрался. Возможно, испугался разоблачения. И еще он перед внутренним взором заметил Эскулапа, причем в образе совершенно незнакомом: с аккуратной бородкой, с какими-то стеклами на глазах; этого хватило — сдержался. Конечно, прагматичный скептический лекарь не поверил в истинность схождения бога:

«Вот еще! Такой образ нигде не описывается. Больше на дарка похож, а не на бога. Вот в первый раз — то да, истинное явление было. — Терентий в одиночку спускался по лестнице, а по всему дворцу разносилась музыка. — Нет, правильно я поступил. Рус маг, да еще и пасынок бога — вполне мог заметить. Не то! — Вдруг он замер, забыв опустить одну ногу. — О, Милосердный! Ты дал мне знак и я… понял, как изменить структуру! Это же… это же… так просто! Спасибо тебе!», — и чуть не был сбит вынырнувшей из-за поворота стайкой молодых людей и девиц, одетых, как большинство горожан, довольно богато. Они громко смеялись и не заметили господина в бордовой тунике.

Вместо того, чтобы разозлиться, Терентий лишь покачал головой: «Молодость! — и продолжил рассуждение, — а набралось людей в Кальварионе. Я, кстати, не верил… о чем я думаю! Прости, Милосердный. Надо немедленно менять структуру», — в это время он уже спешил в дом, отданный княгиней под целительский госпиталь, и старался гнать от себя неуверенность: древняя «младенческая сила» не поддавалась изменению даже магистрам. За пару тысяч лет многие совестливые Целители (а таковые встречались) не раз пробовали избавить хорошую структуру, отменно укрепляющую здоровье, от «побочных эффектов».

В честь рождения наследника по всей долине Кальвариона отгремели праздники, затянувшиеся на целую декаду. Все это время Рус ночевал исключительно во дворце, чуть ли не с радостью вскакивая на редкий ночной плач Игнатия. Сына он назвал в честь приятеля-начальника не давшего молодому дембелю-афганцу скатиться в открытый бандитизм. И так удачно совпало, что по-гелински это имя означало «Огненный» — у Пирения появился дополнительный повод обратить на него свой взор, дать склонность к своей Силе.

«Любопытно, а что бы ты сказал по поводу ограбления виллы Апила? А, Игнатий? Небось отругал бы, обматерил, а потом похвалил. За Марка бы точно вставил! Лишняя кровь, чтоб её», — иногда, качая сына, Рус с иронией вспоминал о земном Игнатии. Если бы не его приказ «найти фуры», то…

«Интересно, — бывший „браток“ изредка задумывался об этом, — а если бы я не сбил Флорину, не попал сюда, то чем бы на земле занимался? — Он уже не представлял себе иную жизнь: без богов, без магии, без Гелинии и теперь вот без сына. — Эх, Флорина, Флорина! За рабство тебе, конечно, прощения нет, но за все остальное — огромнейшее спасибо!», — Рус и в мыслях «фильтровал базар», имя Лоос называл очень редко и старался не вспоминать её обещание отомстить. Со своим паучьим характером она, конечно, не отстанет, будет пытаться напакостить, но бывший бог очень надеялся, что наказание его, недостойного затянется. Боги иногда забывали, точнее, не считали важным отмерять время короткой человеческой жизни. Да и Сила у Лоос далеко не та.

Гнатик уснул. Рус, до этого лично его перепеленав, положил сына в старую люльку, в которой, кажется, провел пару лет младенческого заточения сам Пиренгул, и аккуратно, стараясь не задеть Гелинию, лег на кровать. Уже практически провалившись в царство Морфея, расслышал-таки ворчание жены:

— Надо кормилицу искать. — После этих слов полусонная княгиня сама почавкала губами, будто в подтверждение, и ровненько засопела.

В груди Руса что-то оборвалось. Он так надеялся, что жена одумается, что материнский инстинкт победит это дурацкое, как ему казалось, властолюбие, что она опять станет прежней Гелинией — своенравной, но всегда помнящей о нем. Еле удержался, не стал будить. «Разборки» отложил до утра.