Хвост судьбы (СИ) - Валин Юрий Павлович
Идти к озеру Эри решился не сразу. Нехорошим озерцо стало. Но голод своё берет, что ж бессмысленно слушать как в животе урчит, когда такая возможность рядом? Неужели истинный приозёрец какой-нибудь рыбной мелочи не надергает?
Мелочь в озерце имелась. На второй день Эри перестало казаться, что из проруби четырехпалая лапа утопленника высунется и за сапог ухватит. Правда, далеко от берега рыболов предусмотрительно не отходил. Лед еще толком не стал, да и вообще…
На льдинах смерзшихся удалось найти шесть уцелевших «корон». Обидно было до слез — такое богатство кануло. Нырнуть бы… Может, потом когда-нибудь. Летом, к примеру. Или какого-то ныряльщика привести, который визга тонущих холмовиков не слышал. Что Го скажет, когда о бездарном утоплении богатства узнает, даже думать не хотелось.
Пока родственнице не до серебра было. Разговор знаменательный на второй день после славной битвы состоялся…
…Эри вознамерился для разнообразия и самому себе перевязки поменять — присохли, прямо не двинешься. Морщился, отковыривал потихоньку. Го присела рядом — как обычно, на корточках, передние лапо-руки между колен о снег упираются.
— Одой теплой адо. Отмочить.
— Так и подала бы, — выдавил мучающийся родственник.
Подала. Пальцы, конечно, крюки острые, но кое-что делать могут. Тем более боевой котелок уж столь мятый, что его повредить затруднительно.
Эри отмочил повязку на колене, подвинулся к костру и принялся заматывать свежей тряпицей. На эти повязки почти всю запасную одежду извели. Впрочем, что уж там по сравнению с утерянной тысячей «корон».
— Ы ас е росишь? — вдруг спросила Го.
Эри с облегчением затянул узелок и поинтересовался:
— Что, хогмены в кустах шебуршатся? Чего опять слова сглатываешь? Так и вовсе говорить разучишься.
— Не азучуся. Аум! — мученически выдавила родственница.
Эри стало её жалко. Тощей стала, с лица пятна-разводы вовсе не сходят. Кудряшки вновь глаза закрывают. Стричь опять, что ли?
— Чего я вас бросать буду? — пробурчал Эри. — Я не особо тороплюсь, да и гулять одному к Авмору как-то не хочется.
— Ты абрый, — сообщила Го.
— Я храбрый⁈ Льстить вздумала?
— Ет, — дева когтистая отрицательно дернула телом.
— Всё равно прекращай глупости болтать, — буркнул Эри. — Свой разговор ведем. Родственный.
Го утвердительно передернулась. Даже не глядя можно было сказать, что хвост её нервно дергается.
— Раз по-родственному говорим, тогда на мой вопрос ответь, — Эри покосился на шалаш с больным, на даркшу нервную, и на всякий случай натянул сапог. — Ты чего к нему так… э-э, привязалась?
— Омог.
— Помог, понимаю. Ну и мы ему помогаем. Но это одно, а то другое. Тут строго различать нужно. Он разбойник и вообще человек сомнительный…
— Не азбойник. Моряк. Оролевский.
— Королевский моряк? С чего это ты взяла?
— Оворил.
— Хм, тебе выходит, говорил, а при мне помалкивал? С чего бы это?
Оборотниха молчала.
— Потому что я осел кухонный? — догадался Эри. — Понятно. Как ляпухи жрать… А так конечно кухонник.
— Кусно делаешь. И онючек храбро бил…
Вонючки — это хогмены. Го утверждала, что от них невыносимо несет псиной пополам с жиром сусликовым. Эри в бою ничего такого не чувствовал. Потом мелких мертвяков нюхать как-то и в голову не приходило.
— Выходит, храбрый осел-кухонник, — с горечью констатировал Эри. — Ладно. Значит, моряк? Но ихние моряки, полагаю, истинные пираты. Особенно, раз под самим королем ходят. Это же глорский король, а?
Ноги, спина и всё остальное оборотнихи изобразили нечто неопределенное. Надо полагать, в обсуждение личностей королей она с бродягой не слишком-то вдавалась. А может, Морверн врал путано.
— И чего в нем хорошего? — со вздохом спросил Эри. — Я не про короля, а про Морверна. Что в бродяге хорошего?
Го склонила голову, глядела исподлобья:
— Не наю. Огда выздоровеет, я за него амуж выйду. Когда я оже выздоровею.
Эри покачал головой. К такой дури оно и шло. Если девице, хоть хвостатой, хоть бесхвостой в голову что-то придет…
— Ну-ну. Выздоравливай. Потому как ты головой здорово стукнулась.
— Не укнулась!
— Сама посуди. Ты хорошей крови. Пусть сейчас и не в лучшем… — Эри замолчал.
Го смотрела пристально.
— В общем, он тебе не пара, — решительно сказал Эри. — И вообще…
Ждал, но поймать не сумел. Метнулась, даже из сапог мигом выпрыгнула. Уже сидит, повалив на спину. Скалиться. Усы вовсю лезут. Когти в бока вонзаются…
— А-а!
Эри успел вставить локоть между своим горлом и пастью, но ребра уже драли вовсю. Нет, отпрыгнула. Села за костром, ушами дергает.
Эри приподнялся на локте:
— Дура! На мне и так живого места нет.
— Пец! Я ама решаю!
— Да решай! Мне-то что. Я только по-родственному сказать хотел. А так сама думай. Иди и думай. Так он тебе говорил?
— Ак.
Подцепила когтями сапоги, ушла в сгущающийся сумрак.
Не было родственницы долго. Эри уже злиться перестал, начал волноваться. Тьма кругом. Волки за озером луну хвалят. Положим, темнота Го не страшна. Но волки-то весьма сильно рысей не любят.
Эри очередной раз напоил больного. Поправил сушащиеся у огня тряпочки-повязки.
Явилась. Села в отдаление, кудри в лунном свете блестят.
Эри присмотрелся и потянулся за котелком.
— Иди, умою.
Кровь была противной, липкой, но теплой водой смывалась недурно. Эри выжал тряпку, повесил на колышек.
— Аккуратней надо как-то. По уши измазалась.
— Облизаться не огу. И лапой не могу. Укой, то есть… — шептала вроде спокойно.
Эри помолчал.
— Не отравишься? Говорила, что вонючие.
— Вкус акой же. Но я ем тех, кого ама добыла. Ты там падали ного накидал.
— Угу. Ты думать ходила или э-э… ужинать?
— Умала. Жрала. Умала.
— Ну и как?
— Ало.
— Мыслей мало или вонючки худосочные?
— Осел.
Так и поговорили. Но надо признать, размышляла Го напряженно. У разбойника бесчувственного посидит, повертится, проверяя не обделил ли чем несчастненького страдальца бесчувственный родственник, и сгинет гулять-думать. Что там от покойников осталось, Эри узнавать не стал — обходил промоину десятой дорогой…
Теперь уж пятый день заканчивался. Эри сидел возле разбойника и размышлял. К богам уходить Морверн не собирался, в сознанье возвращаться тоже не спешил. Снова бегали зрачки за прикрытыми веками, изредка губы вздрагивали — словно говорит с кем-то. Видно, никак столковаться с предками не может. Понятно, такого душегуба в Верхний мир так просто брать не хотят.
Вообще-то, хороший лекарь нужен. И снадобья сильные. Или колдун надежный. Кровью раненый не исходит, гнить не начал. Чего валяться-то? Подумаешь, по затылку камнем дали. Корми его тут, подстилай. Тьфу!
У входа в шалаш зашуршало — Го воспитанность показывает. Научилась ходить бесшумно, так что Эри вздрагивал с перепугу. Но сама сообразила и предупреждать начала. И когда думать идет, тоже спину по-особому держит, чтобы не волновался осел-родственник. Кое-что человечье в деве осталось.
Сунулась в тесный шалаш. Замотанная по макушку — ночью мороз усилился, тут и даркше замерзнуть недолго. Подсунула когтями головню в костерок. Похоже, поболтать не прочь.
Эри печально смотрел на родственницу. Лохмотья на шее, куртка мужская, под ней еще меховая жилетка с покойного хогмена содранная. Плащ накинут поверх всего этого безобразия. Сапожищи. Лицо в узорах — смутных, желто-коричневых. Вроде и не заметны, но если раз их разглядишь, всегда видеть будешь. Ушей с серьгами-кисточками сегодня нет, усов отвратных тем более. Спокойна сегодня. Может и разговор без когтей обойдется? Эх, и куда улыбчивая девочка-красавица делась? От тех роскошных локонов осталось несколько кудряшек, упрямо на глаза падающих. Вот глаза и больше и ярче стали. Если отвлеченно рассуждать — красивее. Но на что деве незамужней глаза, если у неё хвост? Да и какая она дева?
