Небесные ключи (СИ) - Богинска Дара

Чонса увидела его пальцы, дрожащие и будто бы в позолоте от пламени свечей. Феликс пропитался яично-молочными компрессами от боли в суставах, медовым чаем с липой и сожалениями. Их привкус горчил на языке. Феликс писал быстро, его сердце стучало на самом кончике пера.

Стоило Шестипалой прочитать:

«Волчишка!»

— как её глаза заволокла мутная пелена слез. Жив! Она сжала пергамент в руках. Одумавшись, черными от земли ногтями расправила заломы, положила ладонь на лобастую голову Миндаля, успокаиваясь от тепла его гладкой шерстки.

«Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо, хотя эта странная женщина убедила меня в том, что встретила именно тебя. Тяжело не узнать тебя в описании шестипалой ехидной каланчи.

Возможно, когда ты будешь читать эти строки…»

Чонса провела пальцами по вымаранным чернилам. «Я буду мертв» было исправлено на:

"…мир исчезнет вовсе.

Бринмор изменился. Прошел всего месяц с тех пор, как звездопад уничтожил наши монастыри. Не осталось ни одного малефикорума, только их руины. Анна заверила меня, что это послание будет доставлено лично тебе в руки, посему я напишу: Тито лишился рассудка, и не за горами времена, когда он провозгласит новейшую Инквизицию, шельмование и гонения на ведьм. Для малефиков вскорости тут не будет ничего, кроме гибели.

Много смертей. Мы до сих пор считаем погибших. То, что не истребил адский дождь, на лоскуты растащили отвратительные исчадия Марвида. От их присутствия владельцы малефеция сходят с ума, даже обученные, посему молю тебя: беги как можно дальше от них.

Нам пришлось казнить нескольких малефиков. Я знал их, воспитал, отпел и похоронил. У нас не было выбора. После случившегося с небесной твердью почти все малефики испускают миазмы чёрного безумия во сне. Так случилось с Лазло. Пострадали укрывшиеся в казармах беженцы и северная окраина Дормсмута. Помнишь Лазло Горгулью? Никогда не встречал более кроткого существа. Следом Алисия покончила с собой, не проснувшись. Кейлин невредима, девочка находится под моим покровительством.

Дороги наводнили беженцы. Не все из них доходят до крепостей: чудовища, грабители и малефики, сошедшие с ума в одночасье, поджидают их на пути. Тех, кто дошел, все равно не пускают в города и деревни, опасаясь, что среди них прячутся колдуны. Люди в ярости и жаждут крови. Ползут разные слухи: про оборотней, нежить, болезни и то, что это проклятье было наслано Шором вроде стай саранчи. Война начнется раньше, чем ты думаешь.

Ноктова пустошь уничтожена. Мы покинули Дормсмут в надежде укрыться в столице, и по пути встретили только кровь, спятивших собак и безумие. И хоть я рад, что ты здорова и в себе, от всего этого у меня опускаются руки.

Не возвращайся, Чонса. Бринмору пришел конец. Здесь для тебя не осталось ничего, только я, любящий тебя старик, который будет счастлив узнать, что смог сделать хоть что-то для своей волчишки. Пусть и предупредить.

Дочь моя! Никогда не возвращайся.

Ф.«

Это письмо было похоже на короткий удар под дых. Чонса поймала воздух ртом и не смогла выдохнуть, свело грудь, она задрожала. Пухлый щенок лег на её ноги и грел их. Шумели на ветру, осыпаясь цветом, ветки миндаля. Из дома вкусно тянуло запахом еды — кажется, пирогом с почками.

— Неправда, — прошелестела Чонса. Затряслась, проскулила, — Это всё неправда.

На её плечо легла рука. Это Джо сидел рядом на лавочке и глядел на неё сочувственно и испуганно.

Чонса хотела закричать. В ушах шумело. Она была на грани того, чтобы уйти в себя, нырнуть в Извне и докопаться до истины, залезть в щели между мирами, сдернуть идеальный образ тихой деревушки в горах. Увидеть, как где-то там умирают люди.

Ничего не осталось. Деревни лежат в руинах, и все, что она знала, уничтожено. Адский дождь, исчадия Марвида, беженцы, болезни, суеверия, Инквизиция, «новая эра», волчий век, твой век, Волчишка, смерть, огонь, смерть и безумие, черное безумие и красная кровь, кровь, кровь, кровь, слезы, горе, конец.

Бринмор не дал ей ничего, кроме уверенности в собственной ничтожности. Много раз малефика думала: уж не сходит ли её племя с ума, потому что только этого и ждут? И что теперь? Что теперь?

Если малефикорумы разрушены, значит, надежды больше не осталось. Быть кострам, гореть им до рассвета, который никогда не наступит, пока Лилибет не высыплет на подоконник зерна и их не разбудят быстрые шаги маленьких твердых лапок. Быть войне, на которой будет некому умирать.

Что людские страсти тем, кто пробил небесную твердь, чтобы утолить свой голод? И как закрыть этот шрам в небесах, если их бог мертв, и костей его никогда не собрать снова?

Все эти мысли пролетели в её голове за короткий миг: вот пергамент выскользнул из ослабевших пальцев, она всхлипнула и сжала шею Джоланта в тесном сиротском объятье. Слезы побежали по лицу, не принося облегчения, и растерянный ключник гладил её волосы, и пастуший щенок игрался с письмом, и рвал на клочья страшные слова.

— Несправедливо! — выла Чонса в мужскую шею, смуглую и соленую от пота. Она чувствовала себя обманутой. Чувствовала себя дурочкой вроде тех, кто покупается за сладкие слова, кто пленяется картинкой, а после остается на паперти с вздувшимся от обещаний животом. — Несправедливо! Я была счастлива. Я была так счастлива, черт возьми!

В легких прикосновениях Джо малефика чувствовала одну мысль, и она была назойливей жужжания осы над персиком: им пора уходить.

Глава VII. Справедливость

Остры их зубы, их клыки беспощадны!

Великая Мать ядом, как молоком, их напитала,

В ужас левиафанов свирепых одела,

Окружила сиянием, с собою сравняла.

Увидевший их — падет без силы!

Если в битву пойдут, то уже не отступят,

Если огонь породят, крестит он мир.

Тамту родила двухвостого Льва и Пса с людским телом,

И Скорпиона в человечьем обличье,

Что ядом оплакивает львиную смерть.

На Луну воет Пёс, предвещая Её возвращение.

«Эпос о Тамту», 1520 год до Вознесения

Малефика вошла в комнату лекаря. Здесь пронзительно пахло жженой полынью, горькой и дымной. Северяне верили, что один её вид способен отпугивать болезнь и нечисть, и было забавно узнать, что шорцы разделяли это суеверие. Хотя, справедливости ради, от дыма у девушки защипало глаза, а голова налилась тяжестью.

Южанин и Джо говорили подолгу и часто, и всегда замолкали, стоило появиться Чонсе. Тени щетинились их кулуарными сплетенками, тайнами и загадками, но девушке до этого дела не было. Шестипалая предпочитала неведение и глупое однодневное счастье, что давало ей возможность мечтать, но сегодня все было по-иному. Мужчины смолкли на полуслове, Самсон — светя кругляшами линз в полумраке, Джо — недоуменно замерев на двух ногах, своей и деревянной. Протез держался за счет мотка ремней, они обхватывали бедро и крепились к поясу для лучшего распределения веса чем-то вроде корсета. Джолант поспешно накинул на голый торс рубашку, словно вспугнутая вниманием стражника девица. Чонса поняла, что не постучалась. Неважно. Если они хотели утаить что-то по-настоящему, закрыли бы дверь на костяные засовы. Но заговорщики не сделали этого, и для Шестипалой это было вроде приглашения. Малефика потянула носом, прикрыла глаза, вслушалась в следы голосов, оставшиеся в воздухе:

— …он ждет тебя.

— …но как?

— …проведет, гарнизон…

— …нужны лошади…

Речь шла про отъезд. Его близость была очевидна и без её дара, но получить лишнее подтверждение оказалось неприятно. Впервые в жизни занимаясь тем, что ей хотелось, получив привилегию располагать своим временем и находиться в одиночестве, девушка совсем забыла, что ничего не поменялось. Джо был и оставался ключником. Она — малефиком. И дело проиходило в Бринморе.

Чонса отрывисто пролаяла:

— Я никуда не иду.