Pulp (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— У кого в руках Фабрика, тот будет править всей этой землёй, — произнёс Шерловский. — С ним придётся договариваться даже властям из Славограда, потому что Фабрика — это сила!

— Лозунги, вообще-то, по части Сивера, — хохотнул Циглер, — или он поделился с тобой красноречием?

— Если бы не моё красноречие, господин фон Циглер-Амасийский, — ехидно заметил атаман, — то ты бы давно остался без своего любимого бронепоезда. Забыл, как твоя собственная команда хотела тебя скинуть и кто вышел к ним, кто с ними говорил?

Гном опустил глаза и мрачно засопел. Кажется, он ещё и ругался на каком-то из наречий своего народа, но делал это тихо, себе под нос, и никто не разобрал ни слова.

— Вот потому, господа, вам и не удалось ничего сделать с Фабрикой, — жёстко заявил я, — и с правительственными войсками вообще. Вы спорите, и вас бьют поодиночке.

— Хватит попусту языком молоть, жолнеж[3], — обозвал меня непонятным словом Шерловский. Я до поры решил не оскорбляться. — Дело говори уже — дело!

— А дело проще некуда, — заявил я. — Всем вам я уже говорил, что нужно мне, и если мы вместе возьмём Фабрику, я уберусь оттуда, оставив её вам. Как вы будете после делить власть между собой — это ваше дело. Даю слово, что ни я, ни мои люди не влезут в это.

Как я уже знал, Оцелотти пообещал поддержку своих «Диких котов» в устранении конкурентов всем троим, каждый раз говоря, что они должны держать дело в секрете в первую очередь от меня. Все трое клятвенно заверили Адама, что будут немы как могила, и наше собрание стало тому порукой — таких честных взглядов я ещё не видел прежде. Оно и понятно: владеть Фабрикой, а значит, править всей округой, по их мнению, должен только один человек. И такой человек вполне может договариваться с нынешними властями Руславии, конечно, не на равных, но выторговать себе определённые условия он имеет большие шансы. Главное — не зарываться.

На самом деле, достань Шерловскому, фон Циглеру и Сиверу ума, перебори они собственные амбиции, и вместе смогли бы добиться куда большего, нежели поодиночке. Наверное, они даже понимали это, вот только амбиции не давали им поступиться и малой толикой власти.

— У тебя есть план атаки на Фабрику? — Циглер подошёл к делу с военной точки зрения.

— Само собой, — кивнул я, взял со стола пару карандашей, принесённых людьми Шерловского, и принялся наносить на карту окрестностей Фабрики понятные всем значки стандартной кодировки, утверждённой имперским генштабом ещё лет за двадцать до войны. — Твой бронепоезд, Циглер, нанесёт удар по оборонительным вышкам у ворот, а после пробьёт сами ворота. Главный калибр его как раз подходит для такой атаки, сам же поезд будет находиться вне досягаемости любого оружия, которым располагает Фабрика.

— А как только ворота вышибут, — наклонился над картой Шерловский, — в пролом ударят мои гусары.

— И красные куртки Сивера, — добавил я.

Как мне удалось выяснить, разные цвета длиннополых кафтанов у бойцов атамана обозначали принадлежность к разным родам войск. Правда, было их всего три — красный для кавалерии, синий — пехоте и чёрный — разведчикам и диверсантам. Вроде бы раньше в армии Сивера была и артиллерия, чьи бойцы ходили в зелёных куртках, но теперь пушек у него не осталось и этот цвет из войск атамана исчез.

— Кавалерия всегда впереди, — подбоченился Шерловский.

Этого типа было легко прочитать — мелкий дворянин с окраин Экуменики, живущий, как говорят, «с меча», не гнушающийся и откровенным разбоем на большой дороге. А гонору хватит на сотню аристократов куда родовитее его, могущих похвастаться не только чередой титулованных предков, но и весьма солидным состоянием.

— Когда кавалерия врывается на территорию Фабрики, — продолжил я, — бронепоезд подвозит вагоны с пехотой и чёрными куртками, а также поддерживает огнём атаку.

Стоит ли говорить, что сейчас «Дикие коты» Оцелотти во главе с ним самим примеряли на себя те самые чёрные куртки. Именно под видом солдат Сивера они и войдут на Фабрику.

— У меня не так много снарядов осталось, — буркнул больше себе под нос фон Циглер.

— Победите, и у вас будет вся Фабрика, — обернулся к нему я.

Циглер был ещё проще: мог бы — сбежал в Зону свободных колоний прямо на своём бронепоезде. Наверное, жалеет, что в Афру не проложены рельсы.

— Но что потом? — поднял голову от карты Сивер. — Мы возьмём Фабрику, ты получишь свою бомбу, за которой пришёл сюда, а что будет с нами?

Вот Сивер из всех троих был самым опасным для меня типом. Он умён и дальновиден, не настолько, чтобы объединиться с остальными, умерив собственные амбиции, но настолько, чтобы смотреть хотя бы на шаг вперёд.

— А вот это уже зависит только от вас, господа, — выдал я самую подходящую к случаю банальность. — Я заберу, что мне нужно, вам же оставаться на Фабрике. Начнёте делить власть и пытаться убрать друг друга — правительство быстро приберёт её обратно к рукам. Сумеете договориться между собой — сможете обломать рога войскам настолько крепко, что они трижды подумают, прежде чем соваться к вам снова. И власть пойдёт на переговоры. Выбор за вами.

Я демонстративно отошёл от стола.

Теперь все трое на самом деле поверили в слова Оцелотти обо мне. Наёмник-идеалист с кашей в голове — такого можно не опасаться. А вот Оцелотти — другое дело. Конечно, доверять ему никто не стал, но полагаются на его слова теперь куда больше. Я видел это по поскучневшим взглядам всей троицы.

Клетчатая рубашка, синяя жилетка, плотные штаны, длинные светлые волосы зачёсаны за уши. Адам Оцелотти — командир особого отряда «Дикие коты» — предстал передо мной во всей красе.

— Жаль, что не в армии, Адам, — сказал ему я, глядя на тщательно лелеемые Оцелотти усики и бородку. Он никого не хотел слушать, когда ему говорили, что растительность на лице ему совсем не идёт. — Там бы я запретил тебе отпускать усы и уж тем более бороду. Ты знаешь, что они делают тебя похожим на крысу?

— Девчонкам нравится. — Оцелотти никогда не обижался на мои сомнительные шуточки о его внешности. Он и в самом деле пользовался успехом среди женщин, что позволяло ему плевать на наше мнение по этому поводу. — На этих троих полагаться выйдет себе дороже, — продолжил он, кивая на фотокарточки лидеров повстанческого движения на западе Руславии. — Все трое те ещё сукины дети, и ради удовлетворения собственных мелких амбиций принесут в жертву что угодно. И кого угодно, само собой.

Полагаясь на мнение Оцелотти, чьи бойцы провели разведку в нужном мне регионе, я отодвинул в сторону снимки.

— Самое главное, что они не сумели объединиться даже перед лицом общего врага, — добавил он. — Просто не захотели. Думаю, даже для атаки на Фабрику их будет непросто собрать в кучу.

Под снимками в папке, переданной Оцелотти, лежал лист бумаги с прикреплённой в верхнем углу фотокарточкой. С неё на меня смотрел человек средних лет с кошмарно обезображенным шрамами лицом — они ветвились по левой щеке, сплетаясь в жуткую паутину, ещё два уродовали лоб, рассекая правую бровь. Даже не знаю, где можно получить такие, скорее всего, это результат воздействия магии. На листке был перевод его краткой биографии и лаконичная характеристика, уложившаяся в несколько предложений. Начал я с неё, хотя и знал, что не прочту ничего нового.

Фон Вольг Евгений Борисович, дата рождения (почти одного возраста со мной — отметил я). Родился в столице. Отец — военный, скончался до начала Великой войны, мать — дворянка, погибла (обстоятельства гибели не указаны). Закончил физико-математический и филологический факультеты Славоградского университета. Отлично владеет альбийским, розалийским, веспанским языками. К революционному движению примкнул на третьем году войны, будучи на военной службе в чине старшего лейтенанта. Характер — выдержанный. С товарищами по работе поддерживает хорошие отношения. Безукоризненно выполняет служебный долг. Беспощаден к врагам Республики. Холост. В связях, порочащих его, замечен не был. Отмечен наградами и благодарностями командования.