Pulp (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Я тебя понял.

Бомон упрямо наклонил голову.

— Очень надеюсь на это, — заявил я, отпуская Бомона.

Мне действительно оставалось только уповать на его благоразумие — или же вытурить из своей армии. Да ещё так громко, чтобы все заинтересованные лица узнали об этом. Беда в том, что никто всё равно не поверит в то, что я выгнал Бомона, и его действия, направленные против концерна «Онслоу», его владелец воспримет как мои. Как нарушение моего же собственного предложения. Так что лучшим выходом было отправить Бомона в океан — в последнее плавание, как многих правительственных и не только шпионов, которых ловили люди Оцелотти. Вот только мне совсем не хотелось терять такого человека, как бывший «кронциркуль», и я решил дать ему шанс.

Но и оставлять его одного я тоже не собирался.

Я вызвал к себе Миллера, и тот вошёл спустя четверть часа. Время, проведённое в ожидании, я потратил на то, чтобы разобраться с докладом Бомона. Он многое сумел вытащить из того парня с непроизносимым именем. Теперь я начну операцию по проникновению на Фабрику уже не вслепую, как собирался до этого.

— Бомон, — без предисловий сказал я Миллеру. — Приставь к нему опытных людей. Он нигде не должен оставаться без наблюдения.

— Придётся отозвать с других заданий опытных людей, — покачал головой тот. — Бомон очень хорош по части ухода от наблюдения.

— Если он наделает глупостей, я должен знать об этом и быть готовым. Цена его действий сейчас слишком высока.

— И что ты сделаешь, если он предпримет какую-нибудь глупость — с твоей точки зрения?

— Отправлю за ним Оцелотти, — честно ответил я.

Адам давно хотел потягаться с Бомоном, после того как узнал из розалийских газет, которые присылал нам Соварон по своим каналам, о том, что бывший «кронциркуль» устроил настоящую дуэль в урбе Марний.

Миллер оценил мою честность. Он считал Бомона своим другом — несколько дней в карцере лагеря в Афре сближают людей куда крепче, чем годы сытой и спокойной жизни, проведённые бок о бок.

— Тогда я сделаю проще, — усмехнулся Миллер. — Назначу Бомона своим заместителем — он будет всегда у меня перед глазами.

— Он может пригодиться и за пределами нашей базы, — заметил я. — Но я выпущу его, только если ты поручишься.

— По рукам, — согласился Миллер.

На самом деле примерно на такое решение проблемы с Бомоном я и рассчитывал.

— Теперь, когда с наиболее сложным вопросом разобрались, — усмехнулся я, — давай перейдём к более простым.

Я выложил перед ним доклад Бомона. Миллер ознакомился с ним, перечитал те места, что отметил себе как важные, и только после этого выдал резюме:

— Это почти безумие.

Другого ответа я и не ожидал.

— Как раз то, чем мы обычно занимаемся, верно?

Глядя на этих людей, я понимал, откуда взялись все те байки и небылицы, что рассказывали про жителей Руславии. Прежде я думал, что всё это порождение больной фантазии рассказчиков, любящих ради красного словца переврать и приукрасить какие угодно слухи, а то присочинить что-нибудь от себя. Те из «Солдат без границ», кто происходил из Руславии, мало отличались от жителей других стран Аурелии. Они говорили с тем же акцентом, что уроженцы восточных провинций Экуменической империи. Как правило, все руславийцы были выходцами из урбов и даже между собой чаще говорили на экуменике, нежели на родном языке. И ни один из них не имел ничего общего с теми, кто сидел сейчас передо мной на длинной лавке за общим столом в здоровенном деревенском доме.

Они словно вышли прямиком из самых невероятных историй, которые рассказывали о руславийцах. Злые, давно не бритые лица, висячие усы у всех, кустистые брови, в крепких желтоватых от дешёвого табака зубах трубки с длинными чубуками. В доме было так накурено, что поначалу казалось, что внутри висит сизый туман. Высокие меховые шапки, украшенные кокардами с «мёртвой головой». Длиннополые кафтаны, которые называли на розалийский манер jupe, или как-то так[2]. У одних они были красные и подлиннее, у других — синие и короче. А один человек с совсем уж зверским лицом носил чёрный кафтан с серебряным кушаком. Его явно опасались остальные, видимо, этот тип обладал воистину звериной жестокостью. Некоторые из сидящих за столом щеголяли позолоченными или посеребрёнными наплечниками имперского образца, явно латанными не один раз, однако видно, что обладатели ими гордились.

Думаю, не стоит говорить, что все вооружены до зубов. Оружие у всех было старое, в основном имперское, но видно, что содержали его в порядке. Винтовки Аркана, заменённые на фронте в первые годы войны, стояли в аккуратной пирамиде. Из поясных кобур торчали рукояти револьверов и угловатых майзеров. Но куда большие было самого разнообразного холодного оружия — сабли, кинжалы, длинные ножи, штыки, тесаки оттягивали широкие пояса сидящих за столом мужчин и лежали перед ними на столе среди тарелок со снедью и полупустых бутылок с местным самогоном. В своё время мне чего только не пришлось пить, однако та сероватая субстанция, что плескалась в стаканах, не вызывала у меня никакого желания выпить.

Лишь один человек выделялся среди них — он не носил усов, был тщательно выбрит и явно ухаживал за внешностью. Одевался в генеральский мундир Экуменической империи, но с теми же непонятными мне знаками различия, состоящими из ломаных линий и черепов, что и остальные. Поверх мундира носил длинный кожаный плащ, и никакого оружия. Он вообще смотрелся чужеродно в этом убогом крестьянском доме, а уж назвать его атаманом и вовсе язык бы не повернулся. И тем не менее, передо мной был атаман Сивер — лидер одного из самопровозглашённых правительств запада Руславии.

Я вошёл в крестьянский дом один — Оцелотти, сопровождавший меня в этом деле вместе с отрядом «Диких котов», остался снаружи. Я понимал, что меня проверяют. Все эти мрачные мужчины были настоящими хищниками, и войди я сейчас вместе с кем-то, для них это будет признаком моей слабости, моего страха перед ними. Но они продолжали проверять меня, сидя в тишине. Никто не заговорил со мной, и можно было услышать, как кружат под потолком в облаках сизого дыма мухи, да крепкие зубы грызут деревянные или костяные мундштуки трубок.

Что ж, вы хотите, чтобы я показал себя — легко. Вы ведь простые разбойники, объединённые лишь силой воли и интеллектом атамана, это видно сразу. Ну, а с такими господами надо быть проще.

Я сунул руку под мундир, отметив про себя, как потянулись к оружию сидящие за столом и как расслабились, когда я вытащил сигару. Сделав шаг вперёд, я взял со столешницы первый попавшийся нож с кривым клинком и прежде, чем его владелец успел запротестовать, срезал кончик сигары и воткнул нож обратно. Теперь каждое моё действие мужчины провожали заинтересованными взглядами. А я нарочито медленно снял с ближайшей лампы стеклянный колпак, держась за самый край, чтобы не обжечься, и прикурил от огонька. Когда я пустил в потолок колечко ароматного дыма упманновской сигары, один из сидящих за столом расхохотался и что-то громко сказал соседям. Он хлопал себя ладонью по колену, покатываясь от смеха, и соединявшая золочёные наплечники цепочка мелодично звенела. Его весёлость передалась и остальным, и теперь вислоусые мужчины обменивались короткими репликами, тыча в меня пальцами. О правилах хорошего тона, которым учат с детства, тут, видимо, не слышали никогда.

— Мои полковники говорят, что у тебя есть яйца, наёмник, — сказал мне не разделявший общего веселья Сивер. — Я бы даже сказал, они у тебя стальные. — На экуменике он говорил чисто, хотя акцент и выдавал, что этот язык для него не родной. — Но для того дела, что ты задумал, одних яиц недостаточно.

— Я знаю людей вроде твоих полковников, атаман Сивер, — ответил я. — Они — дикари, признают только силу, но ты держишь их в подчинении не силой, но этим. — Я тронул пальцем висок. — Они видят, что ты умнее их и поведёшь куда надо. Но одна беда — вы давно терпите неудачу за неудачей, и если фортуна и дальше будет повернута к тебе задом, это скверно закончится для тебя. Найдётся кто-нибудь не такой умный, но сильный и с лужёной глоткой, кто свергнет тебя и поведёт за собой оставшихся. Будет кровь, и ты, скорее всего, не уцелеешь.