Сказка старого эльфийского замка (СИ) - Морецкая Анна

Впрочем, прочитать — сильно сказано, скорее Корр действительно читал, а Лисса по тому тексту древнеэльфийский подтягивала.

А была это — фабла, в переводе на современный — что-то, что можно назвать досужими пересудами, преданием, вымыслом. И даже подходила такая трактовка, как — письменно изложенные сплетни. Но, видимо все-таки они что-то понимали не так, поскольку текст этот был записан на свитке из хорошо выделанной кожи, а легкий и незамысловатый по смыслу текст сопровождался картинками тонкого письма, на которых, как говорил Корр, человек имеющий Дар мог бы видеть и движение. Да и хранился этот свиток слишком тщательно — в костяном футляре из рога какого-то неизвестного, а значит давно исчезнувшего животного, в сундуке, запираемом на магический замок. Так что, сколько бы это самое слово «фабла» не несло в себе понятий, но они с Корром решили выбрать из них самое красивое — сказка.

В отличие от куртуазных романов, где, как правило, влюбленные пары имели препятствия для своих чувств в виде военных компаний, странствий в дальние края или злых происков жадных родственников и ревнивых супругов, сказка же, как ей и положено, была наполнена волшебством. В ней принц не просто полюбил бедную сироту и наперекор жестоким родственникам хотел жениться на ней, а еще и сражался с Самым Черным волшебником, не погнушавшимся обратиться к Древнему Злу, бился с восставшими слугами того Зла и спасал возлюбленную из его Черного замка.

Вот только, почему-то, настоящего окончания произведение не имело. Оно завершалось всего лишь обещанием, что если возлюбленные пройдут тот путь, который им предначертан, достойно, то только в этом случае Судьба их отблагодарит — не только соединит в любви, но и даст им сына, который вырастит Героем и спасет Мир от Древнего Зла.

Впрочем, они с опекуном считали, что такой открытый конец просто их неточный перевод или, вернее, неправильная трактовка образных, плохо поддающихся пониманию современного человека, оборотов староэльфийского языка.

Так и прожили — осень, зиму и весну со следующим летом. А когда уж с год прошло, как Лисса в Силвале поселилась и к простой жизни привыкла совсем да стол без пяти смен блюд привычным считать стала, а опекун, назначенный отцом, родным и близким человеком ощущаться начал, к ним… пожаловала мачеха.

Заявилась она тогда в разукрашенной карете и пышном наряде, как будто не в лесной замок приехала, а во дворец какой на праздник. И ведь знала она, что трех ее служанок, пятерых охранников да две пары лакеев и конюхов разместить-то негде будет, но притащила целую свиту с собой!

А уж вела себя как! Будто и не она прошлой весной с побледневшим лицом и трясущимися руками, едва удерживавшими ворох таких страшных для нее бумаг, выслушивала господ поверенных, говоривших, что ее имя в завещании графа и не прописано вовсе. Нынче же двигалась она вальяжно, плавно поводя изысканно причесанной головой и белыми гладкими руками, спину держала прямо, а шаг клала неспешно — будто павану торжественную танцевала. Разговаривала размеренно, играя голосом, отчего он журчал, словно дорогое тягучее вино, что из графина в хрустальный бокал неспешно наливают. И вся она была такая холеная и благополучная, что у Лиссы вызывала лишь одно желание… вцепиться в ее белобрысые патлы.

Но кроме этого испытываемого желания девочка все же понимала, что мачеха еще и удовольствие получает от того, что они не совершенно готовы к ее прибытию. И все ее разводимые политесы — и показные аккуратные шажочки по растрескавшейся плитке, и якобы заинтересованный взгляд, окидывающий громаду руин, и мимолетные оговорки невзначай по поводу их простого и в какой-то мере даже неприбранного внешнего вида, все говорило о том, что ситуация эта ей в радость.

Почему? Что позволило ей так измениться всего за год? Откуда в ней столько уверенности взялось? Девочка, конечно же, не знала, но своим чисто женским чутьем, пусть только и начавшим зарождаться в ее одиннадцать зим, четко осознала, что теперь… или пока… возможно только в данном случае… но именно сейчас злить мачеху не стоит.

— Фэлиссамэ, ты тут госпожа и хозяйка, — меж тем продолжала женщина вроде и бархатным голосом, но сопровождая свои слова таким высокомерным взглядом, что становилось понятно, что ни о каком уважении и почтении к этой самой «госпоже и хозяйке» и речи не идет. А уж жест, обобщающий и жилое строение, и развалины в одно целое, и вовсе превратил ее обращение к падчерице в насмешку. — Так что принимай гостей! В твои годы ты должна уже уметь это делать! Если тебя, девочка, этому научили, конечно! — и еще одна насмешка, сдобренная пренебрежением, теперь уже в сторону опекуна.

А вот на Корра никакого наития не сошло. Он, как и положено мужчине, верящему только известным фактам, проявил и все то раздражение, что он испытывал, и возмущение, и даже злость:

— Малиния! — рявкнул он, — Тебя здесь быть не должно! Ты не имеешь никакого права появляться на этих землях и навязываться в гости! В завещании Алексина четко прописано…

Что там прописано в завещании отца по этому поводу девочке в этот раз узнать так и не пришлось. Потому как мачеха плавным движением приблизилась к Корру и, даже Лисса бы сказала, что встала к нему неприлично близко, подтянула за развязанный шнурок ворота голову мужчины к своему лицу еще ближе, и тихо произнесла:

— Ах, Коррах, Коррах! Такой взрослый мальчик, а до сих пор жизни не знаешь! Обстоятельства, знаешь ли, имеют способность меняться, а документы теряться. И если уж какой умный человек способен из этого извлечь пользу для себя, то… — она усмехнулась прямо в губы мужчины, — то этому человеку перечить не стоит! Так что пока мы не поговорим, ты можешь отнестись ко мне просто со всем возможным уважением. Ну, а потом — после нашего разговора, я думаю… ты станешь и милым. Притом настолько, что будешь даже рад загладить всю ту грубость, что допустил в отношении меня в давешние годы!

Корр отшатнулся от нее. Но женщина держала завязку крепко и, показывая свою власть над ним, отпустила не сразу, сделав этим его невольный отступ неловким и неуверенным.

Лисса затаилась рядом. Мачеха вроде и тихо говорила, но все же девочка прекрасно расслышала каждое произнесенное ею слово. Хотя… было похоже, что эта крыса специально только делала вид, что что-то пытается скрыть из сказанного, а на самом деле намеренно демонстрировала ей явное унижение опекуна. А за одно и проявленную им при этом неподобающую сильному мужчине растерянность.

А потом, как будто потеряв к нему интерес, женщина резко развернулась и уже громко обратилась к самой Лиссе:

— Вели, девочка, своим людям обустроить моих лошадей. И пусть кто-нибудь сходит в деревню, и договориться о ночлеге для моих слуг. Кроме охраны, которая раскинет палатку прямо здесь, со мной останется только… — она, почти не глядя на служанок, стоящих на небольшом отдалении, ткнула в одну пальцем и резким голосом кинула в ее сторону, — ты.

А потом, опять повернувшись к Лиссе и, как ни в чем не бывало, сменив тон на капризно — доверчивый, произнесла:

— Видишь, Фелиссамэ, как я тебе помогаю? Все уже и решила. Я к тебе с пониманием, так что и ты будь добра вести себя со мной соответствующе, — и с видом незаслуженно обиженной невинности воззрилась на падчерицу в ожидании.

Вот что в такой ситуации могла сделать Лисса? Да ничего.

— Прошу, — повела девочка рукой в сторону дома и, не оглядываясь, следует ли мачеха за ней, направилась к крыльцу.

— А вы меня, похоже, все-таки ждали! Все так чудно подготовили! — восторженно воскликнула женщина, разглядывая гостевую спальню. А вернее ту, от которой в свое время отказалась Лисса и которая весь год так и простояла закрытой. Да, благо хоть Лилейка иногда пыль тут смахивала, так что на первый взгляд все выглядело вполне прилично. Ну, а на второй… можно будет прибраться, когда мачеха спуститься вниз на вечернюю трапезу.

— Мило, очень мило! Но уже немного старомодно. Сейчас, знаете ли, в моде пастельные тона, а не такие яркие, — продолжала она щебетать, как будто и правда была долгожданной гостьей, которой хозяева мечтали угодить. — А где вы разместите мою Сливяну?