Анна Оуэн - Стальное зеркало

— Я о шторме, господин коннетабль. Откуда взялся этот шторм? Что говорил ваш доминиканец?

— Что он впервые сталкивается с таким и никогда ни о чем подобном не слышал и не читал. Что первотолчком послужило событие сверхъестественной и недоброй природы, но дальше буря вела себя как обычная буря. Что он не ручается за то, что причиной была именно черная магия. Злой воли как таковой он не ощущал. Возможно, мы столкнулись с очередной случайностью.

Опять случайности? Это просто невыносимо. У нападения Альбы есть осмысленные причины, у войны, затеянной Арелатом, причины есть, у всего они есть. А как дело доходит до Марселя — начинаются случайности. Ворохи, горы случайностей. И неведомо, чего ждать. Что станет следующей случайностью?

— Это, — добавил, подумав, коннетабль, — одна из причин, по которой переброску папских войск в Тулон я рассматриваю только в качестве крайней меры…

Людовик не знает — обвинять ли наследника в том, что Аурелия потеряла Марсель, и, видимо, на год, если не на годы, потеряла именно из-за его подлых игр и попыток перетянуть одеяло на себя, или благодарить за это. Потери для торговли и войны на Средиземном море огромны, но этот бочонок с порохом достался королю Филиппу. Может быть, взорвется в самый неподходящий момент?

— Вы правы.

— Ваше Величество, у меня тоже есть просьба.

«Тоже, — ворчливо думает король, — тоже. Можно подумать, я о чем-то просил…»

— Я вас слушаю.

— Ваше Величество, примерно две трети военного ведомства составляет так называемая «королевская партия». Часть ее осознает серьезность нынешнего положения, часть будет добиваться моего падения, искренне видя в этом благо страны. Части будет тяжело отказаться от привычек, поощрявшихся моим предшественником. Войну на три стороны можно выиграть. Войну на четыре стороны можно выиграть. Войну на пять сторон… тоже можно выиграть, но лучше бы ее вовсе не вести.

Король смотрит на господина коннетабля, не веря своим ушам. Не веря ушам, не веря глазам, и — что много хуже — не понимая происходящего. Дражайший кузен решил сделать шаг навстречу? Или дражайший кузен издевается? Или как вообще это понимать?

И спросить подсказки не у кого. Больше — и навсегда — не у кого. Нужно самому. Необходимо.

— Так в чем состоит ваша просьба? — И если ты сейчас оскорбишься моей непонятливостью, дорогой Клод, то будешь не прав. Во-первых, тебе достался очень глупый король, ты всем показываешь, что это так — ну вот и страдай от моей глупости привычным образом. Во-вторых, грешно обижаться на собственные недостатки в других.

— Я хотел бы, Ваше Величество, чтобы вы, если сочтете нужным, ясно дали понять господину начальнику артиллерии д'Анже и прочим — через него или прямо — что все разногласия могут подождать до заключения перемирия на востоке.

— Для начала я вам отдал новоиспеченного главу этой своей партии, если вы не заметили, — король невольно улыбается. — Затруднения у вас с ним будут… одни и те же, как вы понимаете. Этого, конечно, окажется недостаточно. Да, я приму меры. — Людовик думает, сомневается, колеблется, потом плюет на все и говорит прямо: — Мне это разделение и все, что из него проистекает, не нужно.

— Я бесконечно признателен Вашему Величеству.

— И подозрения половины двора и двух третей соседей окажутся окончательно… укреплены. — Королю опять смешно. Год подряд ему доносят, что и в Аурелии, и за ее границами многие считают, что Людовик и его наследник давно прекрасно спелись, действуют сообща, друг друга в обиду не дадут — а две почти в открытую враждующие партии существуют лишь для отвода глаз. Само удобство: твоя партия — и как бы враждебная… тоже твоя.

— В военное время эти подозрения могут оказать большую услугу, — пожимает плечами коннетабль.

— М-мм… но вы же собираетесь пережить эту войну? — Король будет говорить так, как хочет. Подданные пусть привыкают. Или не привыкают… их дело. Но Людовик хочет знать. Слишком тесный союз с короной рассорит Клода с половиной собственной партии. А уж подозрение, что этот союз существовал с самого начала, может оказаться и вовсе смертельным. Если не во время войны, так после нее.

— Ваше Величество, вы не подскажете мне, что я выиграю, если Аурелия потеряет Нормандию или Шампань?

— Очень многое, дражайший наследник. Это же под моей властью Аурелия ее потеряет. А, значит, я — такой негодный король, как вы и говорите, и теперь это очевидно. Дальше носа своего не вижу, не успел сесть на трон, как уже потерял Нормандию… или Шампань. Нет, — поднимает король руку, — это не подозрение, не обвинение. Это просто ответ на ваш вопрос.

— Я благодарен Вашему Величеству за ответ, но он опоздал на десять дней. У нас уже есть достаточно серьезная потеря. И слишком многие мои сторонники владеют землями на северо-западе. И на северо-востоке.

— И обвинят они не вас, разумеется. — Ну почему бы и не объясниться хоть на какое-то время.

Коннетабль — второй человек в государстве. Если король болен или еще почему-то не может исполнять свои обязанности, власть переходит к коннетаблю. Временно, конечно. Но Людовику еще сколько-то лет иметь дело вот с этим вот… стервятником. Потому что другого нет. Потому что Пьер именно его считал единственно возможным преемником. Со всеми его перьями, с его партией, с его мнением о том, кто должен сидеть на троне, а кто — дурак, не видящий дальше своего носа и вредный для страны. И если его, этого нового коннетабля, считать первым врагом и именно от него ждать удара, то лучше попросту уступить ему трон. Иначе можно сойти с ума. Убить — так придется вместе с Франсуа и епископом, а потом всю жизнь ждать мстителей. Ждать, подозревать, разыскивать, придумывать…

Я иногда понимаю двоюродного дядюшку, я понимаю, почему он пытался извести Клода… лет с десяти, что ли? Он напрашивается. Напрашивался тогда, напрашивается сейчас. Но я — не дядюшка. Я не хочу сходить с ума.

У высокой женщины, стоящей напротив короля, очень спокойное лицо. Она, кажется, даже не плакала — или это незаметно. Черное платье с высоким воротом, темная накидка, почти не прикрывающая волосы. Госпожа графиня де ла Валле выглядит как обычно. Почти как обычно. А вот у королевского медика, стоящего в шаге перед ней, лицо перекошенное и испуганное. Будто бы графиня держит его за воротник и того гляди встряхнет — только ее руки сложены у груди.

— Скажите ему, скажите, — приказывает Анна-Мария де ла Валле медику.

— Ваше Величество… — задыхается бедный доктор, — по настоянию, по приказу госпожи графини и с согласия Его Преосвященства я… вскрыл тело покойного, чтобы установить причину смерти. Господин граф умер от разрыва сердца, в этом нет никаких сомнений. Ваше Величество, это произошло… по натуральным причинам. Пострадали три важных внутренних сосуда и каждое повреждение было смертельным, каждое в отдельности, Ваше Величество. Никакие известные яды так не действуют, не могут действовать. И это не случайность, Ваше Величество. Там шрамы. Два. Если бы господин коннетабль хоть кому-нибудь что-нибудь сказал, когда это случилось в первый раз, или во второй… А тут никто бы не помог, даже если бы он проснулся и позвал на помощь. Мы не умеем… Но он не проснулся, Ваше Величество, он умер сразу.