Стивен Эриксон - Увечный бог

  Теблоры сформировали плотное каре и давили врага, но даже этого было недостаточно.

  Спакс видел, что на дороге большие отряды армии Колансе просто идут на восток, не обращая внимания на яростную битву справа.

  "Мы их даже не задержали".

  - Отступаем! Баргасты! Напасть! Теблоры! Отступаем - вниз по склону! Назад, вниз!

  Вождь видел, как солдаты и воины отшатываются, разворачиваются и прыгают с обрыва, и сердце его покрывалось холодной золой. "Геслер, следи за флангом. Мы не смогли их сдержать. Просто не смогли".

  Поток отступающих, залитых кровью, отчаявшихся бойцов подхватил его. Они бежали вниз, прорывая в склоне извилистые тропки. Он не сопротивлялся. "Весь этот путь - ради этого? Мы могли сделать больше". Однако он знал, что любая попытка закрепиться обречена - коланцев попросту слишком много и дерутся они с бешенством демонов.

  Он потерял при спуске все оружие, и душа стонала, осознавая всю символичность этого. Задрав голову, Спакс поглядел на солнце.

  Был едва полдень.

  В глубинах ночи ливень хлестал Даруджистан. Карса Орлонг вошел в город и встал, ожидая. Вода лилась по плечам. Напротив был храм, и клятва, данная очень давно, в дикой и честной юности, жгла плоть так яростно, что он уже ожидал увидеть поднимающийся над руками пар.

  Почти время.

  С заката он никого не видел на улицах, а в течение дня, пока он стоял на одном месте, люди текли мимо, не желая глядеть на него сколь-нибудь долго. Отряд городской стражи какое-то время околачивался рядом, нервничая, они почти окружили его, стоявшего опустив каменный меч, положив руки на обернутую кожей рукоять. Потом просто ушли.

  Он разозлился бы, если бы пришлось их убивать; нет сомнений, прозвучала бы тревога - новые стражники, новые убийства. Но мостовая отнюдь не завалена трупами, мощеная ширина проезда осталась свободной.

  Прикрыв глаза, он снова и снова возрождал отзвуки жизни, что весь ушедший день кипела перед ним. Удивлялся всем этим жизням: как редко люди встречаются меж собой взорами, словно толпа требует добровольной анонимности. Но ведь истина в ином: все эти люди едины, их преследуют одни и те же трудности, одни и те же страхи. Однако, похоже, каждый полон решимости выживать в одиночку, в крайнем случае вместе с немногими родичами и друзьями. Какое жалкое союзничество! Вероятно, каждый мнит себя особенным, мнит себя камнем, способным блокировать движение мельницы мира; но на деле как же мало тех, кто имеет право предъявлять претензии на поворотную важность своего существования.

  Да, Карса Орлонг в мире лишь один. Стоит здесь, напротив скромного храма с грязными стенами и выщербленными фризами, стоит здесь, и в руках его судьба мира.

  Он познал время цепей. Он жил в том гнилом бараке, сжимая кулаки против рабства, хотя многие видели в нем раба - слабого, безответного, принявшего свою участь... Снова вспомнились давешние горожане. Столь многие тянут цепи. Столь многие идут, согнувшись под их тяжестью. У многих руки туго сдавлены кандалами - а они верят, будто так и должно быть. Они потеют ради чужих интересов, они продали свои мышцы кому-то, объявляющему, будто он лучше их во всех отношениях. Год за годом, жизнь в порабощении.

  Таков обычай цивилизованных. Карсе он противен до глубины души.

  Кто же рабовладелец? Никто иной, как сонм жестоких идей. Никто иной, как ложный аргумент. Ловкость рук, тайная подмена ценностей, в которой всегда кто-то теряет, а кто-то выигрывает. Он слышал, как они торгуются, видел, как заключаются сделки - во всем была лишь иллюзия честности. Как будто это ритуал, всеми полагаемый необходимым, стальной, ставший крепче законов природы.

  Но в чем радость непрестанной борьбы за выживание? Где же подобающая хищному зверю вольность, сколько клыков нужно было вырвать, чтобы создать их драгоценную цивилизацию?

  Разумеется, не все тут изувечены, и в этом главный корень лжи. Голодные пасти, сочащиеся слюной зубы скрыты в прохладе дворцовых палат, в изобилующих фонтанами садах богачей - о, как эти немногие наслаждаются желанной вольностью. А меньший сброд шляется по улицам, выпучив глаза от зависти, желая увидеть хоть что-то.

   Сломанный и страдающий бог в цепях преследовал его. Оставлял на его пути оружие. Нашептывал всевозможные посулы. Он, одержимый смертной мукой, бросался по тысячам троп, лишь бы найти миг блаженного покоя.

  Теперь Карса понимает этого бога. Побывав в цепях, он сам познал ужас паники, животной жажды побега. Ни один человек или Тоблакай не должен испытывать таких страданий. Как и никакой бог.

  - Он не знает сострадания, ибо сострадание отнято у него. Не может знать любви, ибо ему отказано в любви. Но он познает боль, ибо лишь боль досталась ему в удел.

  Сострадание. Любовь. Не цивилизация принесла эти дары. Не в саду цивилизации дано процветать их росткам, хотя запертые в клетках могут думать иначе. Нет, пока что он видит: цивилизация - механизм, изобретенный безумцем. Какими бы добрыми не были его намерения, кончилось все порабощением благих даров, и ныне они одиноко гибнут в темном лабиринте.

  Механизм, клетка, и в ее хаосе рабы множатся словно мухи - пока весь мир не застонет от алчного аппетита.

  - Ты дал так много обетов, Карса Орлонг.

  Цивилизация - средство, позволяющее людям жить вместе, невзирая на взаимную ненависть. И если в некий миг любовь охватит общину - циники спустятся, словно жадные до поживы грифы, и небеса поблекнут, и миг пропадет навеки.

  - Клянусь сердцем! Карса Орлонг, слышишь меня? Клянусь сердцем!

  Моргнув, Карса поглядел вниз, увидев подползшего к ногам калеку. Ливень мочил его, вода бурлила и вихрилась; казалось, обращенное кверху лицо истекает слезами всего мира.

  - Значит, пора? - спросил Карса.

  - Ты убьешь всё это?

  Тоблакай оскалил зубы. - Если смогу.

  - Оно попросту отрастет снова, как сорняки среди пепла. Пусть мы стоим на коленях, Карса Орлонг, мы жаждем летать.

  - Да, вы редкие птицы, благородные и прекрасные, как голуби. Я видел статуи древних героев на площади, старик. И видел короны птичьего дерьма на их лбах.

  - Я ... я был прежде искусником. Мои руки - такие искривленные, такие согнутые и неловкие... понимаешь? Во мне талант, но нет ему пути наружу, нет возможности придавать форму. Возможно, все мы таковы, и лишь немногим дано счастье найти талант без преграды на пути.

  - Сомневаюсь, - ответил Карса.

  Гром пророкотал за озером.

  Калека закашлялся. - Я тону. Беседа о достоинствах цивилизации был наслаждением, Карса Орлонг, но ныне я должен сдаться. Умереть. Болезнь. Лихорадка. Нужда выжигает изнутри. Я даю тебе слова, которые нужно использовать. Клянусь сердцем. Клянусь сердцем.