Рэй Брэдбери - Темный карнавал

В спешке бледноликий пассажир даже не заметил, что сиделки рядом нет – так он торопился.

На перроне он выдохнул: «Наконец-то» – и крепко ухватился за поручень. Но тут его охватило тревожное чувство, заставившее обернуться.

Минервы Холлидей нигде не было.

Впрочем, через какое-то мгновение она приблизилась, побледневшая, но сияющая лучистой улыбкой. Она трепетала и едва не падала. Настал его черед подхватить ее под руку.

– Голубушка, – промолвил он, – ты мне очень помогла.

– Будет тебе, – спокойно ответила она, выжидая, когда же он наконец по-настоящему ее разглядит. – Я, между прочим, никуда не спешу.

– Ты?..

– Я отправляюсь с тобой.

– Но ведь у тебя были свои планы?

– Они изменились. Теперь особо выбирать не приходится.

Повернувшись вполоборота, она поглядела через плечо.

На причале толпились люди – у трапа явно что-то произошло. Среди ропота и криков несколько раз послышалось: «Врача!».

Бледноликий старик уставился на Минерву Холлидей. Потом перевел взгляд на толпу, пытаясь высмотреть причину такого любопытства, но увидел только разбитый градусник, отлетевший в сторону. Тогда старческие глаза вновь устремились на Минерву Холлидей – она тоже неотрывно смотрела на разбитый термометр.

– Голубушка, милая моя, – выговорил он после долгого молчания. – Пойдем.

Она взглянула на него в упор:

– Синяя птица?

– Синяя птица! – кивнул он в ответ.

И помог ей сесть в поезд, который вскоре дрогнул, загудел и потянулся в сторону Лондона и Эдинбурга, в сторону торфяных болот, замков, темных ночей и вереницы столетий.

– Кто же там лежит? – спросил бледноликий пассажир, провожая глазами причал.

– Бог его знает, – сказала старая сиделка. – Не могу ответить.

Поезд уже набрал скорость.

А через двадцать секунд вокзальные рельсы и вовсе перестали дрожать.

Нечисть над лестницей

The Thing at the Top of the Stairs 1988 годПереводчик: Е. ПетроваЕхать предстояло с пересадкой.Сойдя в Чикаго, он выяснил, что до поезда еще целых четыре часа.Первой мыслью было отправиться в музей – полотна Ренуара и Моне никогда не оставляли его равнодушным. Почему-то сейчас он заторопился. На привокзальной площади вереницей выстроились такси.А почему бы, подумал он, не взять машину и не отправиться за тридцать миль к северу, чтобы провести хотя бы час в родном городке, а потом вторично сказать ему «прощай» – и укатить обратно, сесть на поезд, идущий до Нью-Йорка, и преспокойно продолжить путь, возможно даже, с новыми впечатлениями?Сиюминутная прихоть грозила обойтись недешево, но почему бы и нет, черт побери? Он открыл дверцу машины, погрузил чемодан и скомандовал:

– До Грин-Тауна и обратно!

Водитель, расплывшись в довольной улыбке, включил счетчик в тот самый миг, когда устроившийся, на заднем сиденье Эмиль Креймер хлопнул дверцей.

В Грин-Таун, подумал он, а там…

Нечисть на чердаке.

Что?

Ну и ну, подумал он, с чего это в такой чудный весенний денек вспоминается всякая гадость?

В сопровождении эскорта облаков машина неслась к северу и ровно в три часа остановилась на главной улице Грин-Тауна. Он вышел, вручив таксисту залог в полсотни долларов, попросил подождать и огляделся.

Холщовый транспарант, растянутый на фасаде старого кинотеатра «Дженеси», слепил кроваво-красными буквами: «Фильмы ужасов „Дом безумия“ и „Доктор Смерть“. Купи билет. Выхода нет».

Это не по мне, сказал про себя Креймер. То ли дело – Фантом. С шести лет не могу его забыть. То оцепенеет, то закружится, то разинет рот, то уставится, весь бледный, прямо в камеру – вот где ужас-то!

Между прочим, спросил он себя, не Фантом ли, а вместе с ним и Горбун и Вампир, отравили мне детство кошмарами?

И, шагая по городу, он невесело усмехнулся от этих воспоминаний…

За завтраком мать ставила перед ним кукурузные хлопья с молоком и начинала сверлить взглядом: что там стряслось ночью? Опять видел нечисть? Неужто она снова прыгнула на тебя из темноты? Какого роста, какого цвета? Как же ты сдержался, чтобы не закричать, не разбудить папу? Я с кем разговариваю?

Между тем отец, поглядывая на них из-за газетной стены, то и дело косился на ремень для бритвы, который висел возле кухонной раковины и сам просился в руки.

А сам он, шестилетний Эмиль Креймер, сидел за столом и вспоминал колющую боль в паху, которая настигала его всякий раз, когда он вставал ночью по нужде и в последний момент сталкивался с Нечистью, бросавшейся на него сверху, с темного чердака; тогда у него вырывался истошный вопль, и он, как перепуганный щенок или ошпаренный кот, кубарем скатывался по ступенькам, ослепленный ужасом, и вжимался в пол, не переставая выть: почему? за что? что я такого сделал? в чем я виноват?

И ползком пробирался назад по темному коридору, а потом ощупью возвращался в кровать, захлебываясь в мучительных приливах страха, и молился, чтобы поскорее наступил рассвет и Нечисть убралась восвояси – то ли сквозь засаленные обои, то ли сквозь трещины у порога.

Как-то раз он спрятал под кроватью ночной горшок. Но его нашли и выбросили. В другой раз набрал воды из крана, чтобы окатить Нечисть, но отец это услышал – он вообще улавливал любые звуки, как антенна, – пришел в ярость и задал ему жестокую взбучку.

Да, было дело, сказал он себе, шагая по городу, который мало-помалу окрашивался цветом непогоды. Вот и улица, где он когда-то жил. Солнце скрылось. Небо заволокли по-зимнему мрачные сумерки. Он ахнул.

Потому что ему на нос упала одинокая дождевая капля.

– Что я вижу! – засмеялся он. – Да ведь это он и есть! Мой дом!

У дома был нежилой вид, а на тротуаре стояла табличка: «Продается».

Обшитый светлым деревом фасад, с одной стороны – терраса, с другой – крыльцо. Все та же входная дверь, за ней гостиная, где он укладывался на раскладушку рядом с братом и мучился до самого утра, пока все домашние мирно спали и видели сны. А справа столовая и коридор, упирающийся в ступени – путь к вечному мраку.

Он пошел по дорожке, ведущей к крыльцу.

А в самом деле, какой она была на вид, эта Нечисть, – какого цвета, какого размера? Может, у нее из ноздрей валил дым, из пасти торчали клыки, а глаза горели адским огнем, как у собаки Баскервилей? Может, она издавала шипение, ропот, стоны?..

Он покачал головой.

Ведь нечистой силы не бывает, правда?

Потому-то отец так скрежетал зубами, глядя на своего трусишку-сына, позор семьи! Ну, разве не ясно, что в коридоре никого нет, никого? Как втолковать этому сопляку, что вся нечисть крутится только лишь у него в башке, словно в кинобудке, и оттуда пригоршнями швыряет в него хлопья страха, которые тают в душном воздухе?