Петр Верещагин - Адов Пламень

– Клянусь святым Дунстаном, Ивинге!

Вопль Малыша Йэна был слышен, пожалуй, не за милю, но разнесся достаточно далеко, чтобы по всему Тристраму те, для кого это имя что-то значило, навострили уши. Ну а поскольку имя бывшего оруженосца Леорикса не было вовсе уж неизвестно при дворе, тех, кто заинтересовался, оказалось не так мало. Гэл, впрочем, внимания на такие тонкости не обращал: может, Йэн и слышал когда-то слово «этикет», но считал его новомодным ругательством. Слабым и невыразительным, как всегда у италийцев и тем паче в Византии, вот то ли дело – добрая арденнская да гитинская божба…

– Да отпусти меня, буйвол ты эдакий, – с трудом выдохнул Вильфрид, выскальзывая из дружеских объятий здоровенного гэла. – Ребра как надо еще не зажили, а ты со своими…

– Ладно-ладно, не ворчи. – Отстранив старого знакомого на расстояние вытянутой руки, Малыш Йэн наскоро оглядел его. – Ну, выкладывай, сэр рыцарь, что у нас на этот раз? Какую крепость штурмовать будем?

– О крепостях потом. Лох-Лей здесь?

– Угу. Идем.

– Погоди, дай хоть умоюсь…

– Зачем? Он тебе что, девка нецелованная?

Вильфрид хотел было сказать, что умывается он для себя лично, а не ради кого-то, потом сдался и рысцой последовал за долговязым гэлом. Чтобы сохранить в целости руку, которую Йэн в обрадованных чувствах как стиснул, так и забыл выпустить.

Городок, вполне вероятно, не зря носил имя героя – Тристрам.

На самом деле его звали Тристан, он был одним из воителей Медведя-Артоса, владыки легендарного края Ллогрис в западной Галлии; одним из тех знаменитых воителей, что вошли в легенды как «братство Круглого Стола». Однако гэльские предания гуляли по Европе уже далеко не первый век, изменяясь порой до неузнаваемости. Касалось такое и имен их героев. Не в последнюю очередь благодаря монахам-переписчикам, которые переводили языческие сказания на «речь благородных», сиречь на Latina vulgata. После такой вот «операции» ард-рикс Артос, к примеру, обернулся королем Артуром, Ллогрис – Логрией, а сам Тристан – Тристрамом…

Изельде особенно хорошо знала эту историю, потому что сама носила имя ее героини. Исильд Златокудрая, так на самом деле звали ту, в которую храбрый Тристан влюбился на погибель себе.

В свое время Изельде мечтала о том, как рыцарь Тристрам влюбится в нее, а она, зная сказание, которое, как все легенды, более правдиво, чем любая правда, – предупредит его об опасности и не допустит, чтобы все случилось так же, как тогда. Детские мечты… Теперь Изельде знала: предания и мифы, сколь бы жестокими они ни были, сколь бы ни страдали их герои от жизненных невзгод – все это призрачные, пустопорожние переживания рядом с хладной действительностью жизни. Которая всегда разочаровывает, потому что она не менее жестока и несчастлива, но куда более банальна и лишена той поэтичности, той мелодии, что придает возвышенность и красоту всем этим мифам.

Жизнь – жесткая и жестокая штука, думала Изельде, перебирая отполированные ясеневые четки. И иной она просто не может быть.

Ибо легенды, поучительные и запоминающиеся – такие, каковы они есть, – все они суть не более чем ложь. Жизнь, беспощадно правдивая в своей каменной твердости, учит лишь тех, кто видит правду.

А что очень многим людям не по вкусу правда, и они не желают ее видеть, – жизни ли в том вина?

– Нет, – сказала себе Изельде, – правду я как раз принять могу. Уже приняла. Вся загвоздка в том, что ЭТОЙ правды не желают и не пожелают видеть остальные. Что ж, значит, я должна отыскать другую.

Это не будет слишком сложно, ведь правда – это попросту истина, выраженная словами. Такими словами, чтобы ее мог услышать человек, потому как сама истина для людей, к великому их счастью, недоступна…

Ступень третья

Книга Битвы

Адрея продрогла до костей. И ведь ночь вроде выдалась далеко не из холодных – конечно, месяц септембер был на исходе, однако до заморозков, по всем признакам, оставалось еще несколько недель. И вот поди ж ты, трясет, словно перед горячкой… Пришлось добавить к обычному травяному настою толику генуэзского бренди, чтобы наконец согреться.

Да, недаром ученые алхимики дали этой огневой жидкости название «spiritus», недаром оно совпадает с третьим именем Господа (последнее, конечно, имело еще эпитет «sanctus», «святой» то есть, однако не нужно было обладать дипломом semanthicus'а, чтобы понять их скрытую общность). После первого же глотка Адрея не только пришла в себя, но и поняла причину странного озноба.

Холод был внутренним, не внешним. И появился он, потому что рядом, очень близко – СЛИШКОМ близко даже, если честно, – обретался как минимум один из Ловчих. Один из тех, кто способен ощутить следы чужой силы на расстоянии и добраться по ним до самих обладателей силы; примерно так же гончая способна учуять заячий след и отыскать самого зайца.

Ловчие… Проклятые дети проклятых родителей…

Ведьма знала, к сожалению, слишком хорошо знала, кто они такие и почему делают то, что делают.

Этот секрет… он не просто Ловчим не был ведом – среди самих Иерархов Malleus Maleficorum лишь единицы посвященных знали правду. И тщательно оберегали ее от непосвященных. Не потому, что боялись, не верили в преданность Ловчих своему делу. Как раз напротив, возжелай сам Ловчий все узнать – ему сообщали сей секрет, без всяких проволочек, отговорок и нерушимых обетов молчания. «Молот Малефиков» не опасался тех, кто искал ответа у своих духовных наставников, ведь для того наставники и нужны.

Но «Молот» не любил, когда Ловчие начинали сомневаться в словах этих самых наставников, ища им либо подтверждений, либо опровержений на стороне. Таких недоверчивых, без оглядки на список былых достижений, карали быстро и безжалостно. Самым простым способом казни было – направить излишне любопытного на поиски Черного Властелина, что обитал где-то в Дальнем Загорье… Обреченные уходили, и не возвращались. Не возвращались, конечно, не они одни, иначе какой был смысл в подобных поручениях? Иерархи «Молота Злодеев» – те, кто обладал настоящей властью, а не пустым титулом, – не были болванами, и потому не считали недоумками других. Ни собственных подчиненных, ни врагов.

Особенно – врагов.

Malleus Maleficorum хранил тайну как раз не от своих, а от чужих. От противников то бишь. От тех, кого звали малефиками – от чернокнижников, магов, колдунов, чародеев… в общем, от обладающих силой, вне зависимости от носимого ими прозвища.

И пожалуй, правильно делал, что хранил.

Ведь это их дети, брошенные по разным причинам на произвол судьбы, обнаруживали в себе талант искать родственное… искать – и находить, но ввиду тех же самых причин быть не в состоянии СТАТЬ этим самым родственным.