К. Паркер - Пробирная палата

Все действительно просто, но на этом месте первоклассной бумаги осталось много свободного места, так что я, наверное, постараюсь заполнить его чем-то.

Давай посмотрим. О чем бы ты хотела узнать? Конечно, совсем недавно ты сама побывала здесь; насколько я помню, ты ведь приезжала со своим другом-фехтовальщиком. Можешь говорить все, что угодно, о военном режиме и мяснике Горгасе. Но у всех создается мнение, что они положительно влияют на бизнес. Если бы они еще производили или выращивали что-то, достойное продажи (кроме, разумеется, этих абсолютно замечательных перьев), то возникли бы неплохие возможности по импортно-экспортной линии, т.к. конкуренция на местном уровне практически отсутствует: ни купеческих предприятий, ни картелей промышленников, ни аристократических или королевских монополий, и даже правительственный тариф равен 2,5 процента. Наверное, так всегда получается, когда в правительстве заправляют любители.

Но вот что мне интересно. Зачем нужно было Горгасу Лордану вообще захватывать это место, если он не собирался ничего с ним делать? В конце концов, это же не мелочь, украсть страну у людей, которые в ней живут. Обычно ведь цели таких захватов совершенно очевидны: кому-то хочется плавить руду, приобрести незамерзающий порт, завладеть подрастающим корабельным лесом, или плантацией шафрана, или ивняком. В крайней случае сделать так, чтобы все это не досталось другому: некоторым просто нравится сама возможность проводить по карте прямые линии и иметь в своем распоряжении весь набор островов. А когда очевидной причины нет, можно биться об заклад, что кто-то намерен превратить приобретенное владение в постоянный источник доходов – налоги на землю, налог с продаж, налог на импорт, на дороги, специи, роскошь, на свадьбу и похороны, десятина, налог на наследство, на каждый приплод. В общем, причина есть всегда, только в данном случае меня немного беспокоит, что я никак не могу ее обнаружить. Во-первых, люди типа Горгаса Лордана – холодные, расчетливые, ничего не делают без достаточных на то оснований. Что он задумал, Эйтли? Ты же знаешь больше. Не посвятишь ли меня в эту тайну?

Итак: 268 четвертей на «Шаре зверей», и сделка по перу заключена. Лучшего вложения в этом году у тебя уже не будет. Обещаю.

Твоя в дружбе и честных делах

Исъют.

– Короче… – говорил он.

Алексий остановился и заморгал, как будто оказался на свету после долгого пребывания в кромешной темноте.

Нет, нет, подумал он, только не это.

Старость, всего лишь старость. Все чаще словно просыпаешься наяву. Ловишь себя на том, что говоришь или делаешь что-то, но не можешь вспомнить, что сказал раньше или как вообще здесь оказался. Страшный недостаток для лектора внезапно обнаружить, что стоишь перед тысячью почтительно внимающих молодых людей, не имея ни малейшего представления о том, что ты только что говорил и что собирался сказать дальше.

Перед этим он был во сне, ему снился длинный, темный тоннель, полный странных звуков и запахов, тоннель, в котором люди убивали друг друга, руководствуясь чутьем и инстинктом. Он не знал, почему постоянно попадает туда, и никакие размышления не помогали положить конец этому упорно повторяющемуся путешествию.

– Короче, – услышал он свой голос, – если мы действительно понимаем природу Закона, то у нас не могут не появиться сомнения в существовании смерти. Она становится чем-то неясным, чем-то почти мистическим, чем-то таким, во что мы верим, когда были молодыми и впечатлительными, когда драконы и феи жили где-то совсем рядом.

Если мы действительно поймем Закон и то, как его проявления влияют на окружающий нас мир и на наше восприятие этого мира, то неизбежно придем к выводу, что смерть, как нас учили понимать ее, просто невозможна. Она не может произойти. Она противоречит законам природы. Если же мы предпочитаем упорствовать – вопреки всем научным свидетельствам – в своей вере в нее, что ж, тогда вопрос переносится в иную сферу, сферу сознания и убеждения, которой не место в научном споре. Но если мы ограничим себя вещами, которые поддаются доказательству – а что такое наука, что такое учение, постижение и знание, если не то, что можно подвергнуть проверке? – если мы будем придерживаться только того, что уже прошло проверку и не было отвергнуто как бездоказательное, то мы должны оставить представление о смерти как, в лучшем случае, не доказанное и не поддающееся доказательству и считать, с большой вероятностью, что такового явления не существует. С другой стороны, Закон…

– Как он? Я могу поговорить с ним?

– Закон, – продолжал вещать голос Алексия, – доказан, и в этом нет ни малейших сомнений. Фактически Закон и есть доказательство. Это тот самый процесс, посредством которого мы проверяем то, чего еще не знаем, когда хотим дойти до сути дела.

Если то, о чем я сегодня говорил вам, произвело на вас впечатление, если вы хотя бы начали понимать…

– Можете попробовать. Но не думаю, что в этом есть какой-то смысл. Лучше потом, попозже, когда он окрепнет.

Алексий открыл глаза:

– Эйтли?

Эйтли улыбнулась:

– Здравствуй, Алексий. Как ты чувствуешь себя сегодня?

– Неплохо. – Он медленно, преодолевая боль, сел. – Мне снился сон.

– Приятный?

Он покачал головой:

– Не очень. Скорее какой-то кошмар. Я оказался перед толпой слушателей в лекционном зале и забыл, о чем шла речь. – Он улыбнулся. – Наш добрый целитель Эрек станет, конечно, утверждать, что это все из-за того, что я все-таки проявил упрямство и съел гуся вопреки его настоятельным предупреждениям. Я же сам склонен искать более метафизическое объяснение. Но только такое, которое позволит мне и в дальнейшем есть гуся. – Он понизил голос. – Здесь это единственное, чего не доваривают до состояния каши.

Эйтли нахмурилась.

– Не думаю, что гусей можно варить, – сказала она. – Так ведь ничего и не останется.

Эрек недовольно посмотрел на пациента и вышел, успев шепнуть что-то на ухо Эйтли. Когда дверь за ним закрылась, Алексий спросил:

– Ну, в чем дело?

– Я должна позвать его, если ты из-за чего-нибудь расстроишься или начнешь нести чепуху. И, да, мне нельзя переутомлять тебя разговорами.

Алексий пожал плечами:

– Трудно представить, чтобы я мог перестать нести чепуху и есть гусей. От такого невозможно отказаться. И то, и другое я делал с детства, а сейчас, в старости, меня уже не переменить.

Эйтли уселась на краешке кровати. Дождь стучал по деревянным ставням.

– Однако же ты не настолько стар, чтобы не напрашиваться на комплименты, верно? Мы ведь оба понимаем, что в том, что ты несешь чушь, нет твоей вины. Конечно, ты мог бы болтать и поменьше, но в твоих словах есть смысл. По крайней мере я его вижу. Тебе просто не нравится Эрек, не так ли?