Мария Теплинская - Короткая ночь

У самой кухонной двери они увидели идущую от забора Марту. Она шла, переваливаясь полным телом, помахивая букетом изумрудной крапивы.

Леся изумленно уставилась на кухарку: сейчас, в голодные весенние дни, по всем деревням готовили из крапивы и лебеды похлебки да хлодники. Видно, совсем теперь плохи дела у бедного пана Генрика…

— Ну да! — небрежно бросила Марта. — Он теперь умный стал: что дают, то и ест. Не трюфелями же нам его кормить, в самом-то деле! И рады бы, да уж больно накладно бы вышло! А крапива — вон она, под забором, только рукой достать! Ну, травки-пелетрунки добавить еще для вкуса да простоквашей забелить — он и не разберет, что ему подали.

— А как Ярось… пан Ярослав, я хотела сказать, — оговорилась она. — Нет его у вас нынче?

— Да нет, не бойся, — заверила Марта. — Вчера только наезжал, теперь уж недели две его не увидим, слава тебе, Господи! Да, плохи наши дела! — мрачно добавила кухарка. — Взрастили дурня на свою голову!

— Вы не слыхали, панич-то наш молодой объявился! — подхватила Марыся. — Лучше бы ему и вовсе не появляться! И своих-то бед у нас — не расхлебать, так он и еще нам добавил! И при том еще совести у него хватает — из отца деньги вытягивать! В каждом письме только и пишет: пришлите, мол, денег! А что ж мы пришлем?

— Вы бы, родные мои, Гаврилу спросили бы про наши дела! — снова вздохнула Марта. — Долги камнем тянут, оброку собрали — кот наплакал: что с нищих да голодных возьмешь? Пан-то наш Генрик сперва все кофий без сахара пил, а теперь и кофий у него весь вышел. Про коньяк уж и не поминайте: как гость-то наш дорогой наезжает — бутылку с собой везет, вроде как в гостинец. Знает, бессовестный, что наш крепкого не пьет, нельзя ему — сам всю бутылку один и приглушит.

Лесе не терпелось узнать: что же все-таки натворил молодой панич? Однако Янка предостерегающе пожимал ей локоть, и она молчала.

Но долго ей ждать не пришлось: Марта с Марысей, перебивая друг друга, рассказали все сами.

Дело в том, что молодой панич Владислав, писаный красавец и прожигатель жизни, каким был смолоду и его отец, несколько лет назад отбыл в Варшаву с целью якобы поступить на службу. Никому не ведомо, что он там наслужил, но вскоре его след потеряли. После того, как обеспокоенный его слишком долгим молчанием пан Генрик отправил шестое письмо по известному ему адресу, оттуда пришел ответ, что пан Владислав Любич там уже давно не живет, а где он живет, сказать никто не может.

Лишь в последнее время стало известно, что непутевый малый залез в долги, да к тому же еще и растратил казенные деньги, почему ему и пришлось столь быстро и бесследно исчезнуть. Далее его путь-дорога лежала в Петербург, но панич на какое-то время задержался в Гродно. Здесь он поймал на крючок богатую невесту — пусть немного увядшую, немного косую и не самой первой молодости, но привередничать бедняге не приходилось.

Однако и тут ему не повезло: у невесты оказался на редкость прозорливый папаша. Он с первого взгляда раскусил красавчика и, хотя и дал согласие на брак, но до приданого дочери даже близко не допустил, а выдавал еженедельно по пять рублей на расходы. Разумеется, при такой жизни Владек долго не выдержал: молодую жену скоро бросил, опять у кого-то занял денег и тайком сбежал в Петербург.

С тех пор он, как угорелый, метался между двумя столицами, скрываясь по углам то от тестя, то от кредиторов и существуя неизвестно на какие средства.

Наконец, этой зимой, пребывая в Варшаве, он случайно столкнулся на одной из попоек со старым приятелем, которого не видел едва ли не со времен детства. В отличие от горемычного Владека, его приятель успешно повел дела и теперь крепко стоял на ногах, богатея, как он сам похвалился, не по дням, а по часам.

Молодые люди растроганно обнялись, возможно, даже и прослезились, а затем Владек поплакался ему о своих мытарствах. Тут друг юности внезапно оживился и потребовал подробно рассказать, кому Владек задолжал и сколько, заверив при этом, что для друга ему ничего не жаль, и он с большой радостью выплатит все его долги.

Бедный Владек едва не на коленях благодарил доброго приятеля, не подозревая, что своими руками затягивает петлю на шее отца, ибо сей услужливый приятель был не кем иным, как Ярославом Островским, и целью его приезда в Варшаву было скупить векселя Любичей, чтобы разорить их дотла.

— Сколько же было тех долгов? — ахнула Леся.

— Э, милая, и не спрашивай! — отмахнулась Марта. — Десять раз хватило бы купить наше имение вместе с нами да с нашими потрохами.

Янка чуть дрогнул бровями, задумался. Насколько он знал, Ярослав был не из тех, кто платит за вещи дороже, чем они того стоят. Неужели он оценил их так дорого?

— А что же ты думаешь? — хмыкнула Марта. — Нешто он все заплатил? Нет, милок, он и тут надул: только часть векселей выкупил, а все прочие так и остались. Гаврила-то мой чернее хмары ходит из-за этой его услуги: паничу-то, мол, что так, что этак в яму садиться, а теперь и нам всем — яма!

— А где же сам дядя Габрусь? — спросила длымчанка.

— Нету его зараз. На поля пошел — приглядеть, как лен сеют. До вечера его не будет.

— Знать бы мне той осенью про вашу беду! — вздохнула Леся, немедленно ощутив, как Янкины пальцы больнее стиснули ее локоть.

— Да тогда еще и не было ничего страшного, — успокоила ее Марта. — Тогда у него тех векселей еще не было, да и мы ничего не знали. Ну, была у нас парочка долгов, не дюже больших — за такие с молотка бы не продали. А теперь — торги осенью.

Леся испуганно взглянула на друга — тот ей ободряюще подмигнул; ничего, мол, до осени поживем спокойно, а там еще видно будет…

Но тут за дверью кухни послышалось частое шлепанье босых быстрых ног, и в дверь заглянул уже знакомый Лесе казачок. Он слегка смутился, увидев рассевшегося в кухне на табуретке незнакомца, но тот улыбнулся так приветливо, что хлопчик тут же перестал смущаться и даже понимающе хмыкнул, многозначительно поглядев на него и на девушку.

— Пан желает вас видеть, — сообщил он гостям.

— Ему о нас доложили? — спросила девушка.

— Не-а. Он сам вас в окно увидал. И даже было обиделся: в гости пришли, а с ним не повидались.

Казачок провел их по коридорам, непривычно темным после залитого солнцем двора, до самых дверей гостиной. Войдя в знакомую комнату, Леся вздрогнула, едва узнав ее. Нет, все в ней стояло на том же месте, что и в последний ее приход, но теперь заглянувшее в широкие окна солнце с беспощадно высветило всю застарелую запущенность этой некогда богатой комнаты — налет серой грязи на оконных стеклах, серые хлопья паутины по углам, некогда голубую, а теперь потускневшую обивку мебели и тонкую пудру пыли на красноватом полированном дереве старинных часов.