Мария Теплинская - Короткая ночь

Леся лишь утомленно вздохнула: эти разговоры затевались в их небольшой семье уже не впервые. Уж сколько раз Савел пытался убедить стариков, что от солдата, кроме худой славы для девки, ничего путного им не дождаться. Но от деда в любом случае ему было бы немного толку, а Тэкля считала, что дыма без огня не бывает, и коли ничего зазорного между ними нет, то и худой славе взяться неоткуда. Даже напротив, коли старого друга отгонять да отваживать, то слухи уж точно пойдут: с чего бы? Глаз-то у нее у самой был сыновнего не хуже, да только считала она, что мудрее пока помалкивать.

К тому же они с дедом Янку любили и обижать напрасно его не хотели.

А вот Савкина к нему неприязнь изо дня в день росла, как снежный ком. Леся не могла вспомнить, когда у него это началось: пожалуй, вскоре после того, как Ясь вернулся из солдатчины; уже тогда они, помнится, все о чем-то спорили да что-то делили. А уж после того, как Янка поставил Михалу дулю под глаз, Савел и вовсе слышать о нем не мог. Кто его, мол, просил не в свое дело мараться; они бы сами промеж собой потихонечку разобрались, а этот — вона! — весь срам на улицу выставил!

И в этом была своя правда, ибо Михал тогда в истерике оповестил все село, что-де солдат совсем с ума сбесился, из-за какой-то девчонки кому угодно мозги вышибет, и упаси Боже теперь кому даже близко к ней подойти.

Пришлось ей, однако, помириться и на том, что ее отпустили.

И вот они уже шли с Ясем вдвоем знакомой дорогой, вьющейся меж полей, где уже волновалась на ветру шершавая сизая озимь. И запоздалый жаворонок все так же вел свою необрывную песню в бездонном небе, как и год назад.

Она искоса взглянула на шагавшего рядом Яся. Он шел, о чем-то глубоко задумавшись, и в раздумье лицо его стало яснее, светлее… и моложе. Вот он идет, легко и упруго ступая, чуть откинувшись тугим станом, и в ореоле солнечного сияния кажется совсем юным.

А сколько же ему лет?

Она впервые подумала об этом: прежде ее меньше всего занимал его возраст. Но она отчетливо помнит, что когда они познакомились, его голос еще не начинал ломаться, был звонок и чист, словно капель.

Значит, он старше ее не более, чем на десять лет, и сейчас ему никак не больше двадцати пяти. И все равно — ой, как много…

Но кто это показался впереди? Ясь первый увидел, как из перелеска выплыли им навстречу две женщины — судя по одежде, шляхтянки, и одна из них, очевидно, незамужняя. Развеваются яркие подолы с кружевной из-под них оторочкой, надуваются ветром пышные рукава. А уж как вальяжно идут — всю стежку собою заняли! Придется, видно, посторониться, уступить дорогу. Он вопросительно посмотрел на свою спутницу, готовый увести ее со стежки.

Но что это? Леся как будто и не собиралась никого пропускать. Презрительно фыркнув, она вдруг капризно вскинула головку, перебросила со спины на грудь роскошную длинную косу — главную свою гордость — и, подхватив его под руку, поплыла еще более величаво и невозмутимо, чем те шляхетские молодки. И наплевать, что ноги босы и кружева с подола не висят; зато нет у них, кубышек белобрысых, ни таких кос, ни такого статного белокурого красавца рядом, на чей локоть она слегка небрежно опирается.

Бедный хлопец оторопел поначалу от такой перемены, но тут же почуял, где здесь собака зарыта, и тоже включился в игру: зашагал медленнее, приноравливаясь к ее неторопливому плывущему шагу и не сводя с ее лица влюбленного и счастливого взора.

Лесина выходка не осталась незамеченной: обе шляхтянки, глядя на эту откровенно счастливую молодую пару, возмущенно поджали губы.

Горюнец было встревожился: как же они все-таки разойдутся? Стежка узкая, четверым в ряд по ней никак не пройти.

Однако, посторониться пришлось обеим парам, развернувшись боком и пропуская друг друга. От Горюнца, между прочим, не укрылось, с какой неприязнью посмотрела Леся на одну из них — на молодую девушку в нарядной полосатой юбке — и, очевидно, умышленно, задела ее своим подолом. Та испуганно подхватилась, словно к ее кружевам прикоснулось нечистое животное, а другая — чуть постарше, в крахмальном белом чепце-каптуре, ухватила ее за руку и решительно потащила прочь. Янка успел заметить блеклые безжизненные локоны молодой панны, сквозь которые была продета слишком яркая для них шелковая красная лента, да ее рыхлые сизовато-молочные икры.

При всей своей сдобной миловидности она почему-то сразу ему не понравилась, и в то же время он никак не мог вспомнить, где же все-таки ее видел.

— Ты что же, знаешь ее? — негромко спросил он Лесю, когда шляхтянки уже не могли их услышать.

— Да ну! — отмахнулась она, не желая, видимо, отвечать.

— А то, я гляжу, волосы у нее какие-то странные. Ей-Богу, ни у кого больше таких кудерьков не видал. У Васьки нашего — и то не такие!

— Так она их сожгла! — снова фыркнула девушка. — Не знаешь разве, как это делается? Гвоздь в печку сунет, в самые угли, а потом волосами-то его и обматывает, а после уж они и остаются такими трубами. Не учуял ты разве, как от нее паленой шерстью несло?

Ясь не ответил; он вдруг понял, кого они только что встретили. Мог бы, право, и раньше сообразить, глядя на Лесину враждебную неуступчивость. Болит, видно, еще душа…

Наконец они добрались до Рантуховичей.

Имение выглядело еще более обветшалым, чем осенью, но прежнего мрачного уныния не осталось и следа. Из трещин в стенах полуразрушенного необитаемого флигеля пробивалась изумрудная травка, прорастали тонкие молодые березки, а из-под забора нахально лезла такая же яркая и веселая молодая крапива.

На заднем дворе Марыся снимала с веревки высохшее белье. Она повернула голову на Лесин оклик, и серые ее глаза радостно вспыхнули, а румянец на круглых щеках проступил еще гуще — Янку приметила.

— Пришла? — бросилась она навстречу длымчанам прямо с горой белья в охапке. — Умница! И сокола глянь какого привела синеглазого! Что же раньше не приводила? У нас-то ведь, знаешь, с хлопцами хорошими туго; нашим-то все бы дрыхнуть да в карты резаться!

Привыкший к подобному восхищению Янка снисходительно улыбнулся. Леся же, польщенная Марысиным вниманием, пояснила:

— Марысю, этот сокол — наш сосед и мой друг, он вам котят принес. Пану Генрику вроде нужны были?

— А то как же! Нынче с утра опять все ворчал, что мыши ночью спать не давали — все бегали да полы грызли.

Янка приоткрыл лукошко, где на мягком сене свернулись два котенка. Третьего он, жалея Мурку и Леську, оставил-таки дома.

— Фу, какие мелкие! — вздохнула Марыся, поглядев. — куда их, таких-то?

И вдруг спохватилась:

— Да что мы все на дворе стоим! Пойдемте-ка на кухню.