Макс Фрай - Ключ из желтого металла

Его внезапную симпатию вряд ли можно объяснить наличием у меня готовности платить за выпивку, потому что после непродолжительных скитаний по ночному городу выяснилось, что Дикарка ведет меня не в соседний кабак, как следовало бы ожидать, а на какую-то загадочную «шикарную вечеринку». Здесь рядом, на Нерудовой, повторял он, увлекая меня за собой куда-то по улице, идущей круто вверх, и я, помню, подумал, что Нерудова – это очень удачное решение, потому что мой отель на той же улице, следовательно, я в случае чего благополучно туда доберусь. Это, впрочем, была последняя здравая мысль, порожденная моей бедной бестолковой башкой.

Следующая здравая мысль посетила меня только наутро и выглядела следующим образом: «Черт, у меня же встреча!»

От ужаса я окончательно проснулся и сразу понял, что страшно замерз, зуб на зуб не попадает. Но не стал тратить время на поиски одеяла, а нашарил в кармане телефон и, внутренне содрогаясь, посмотрел. Десять пятнадцать. От сердца немного отлегло: встреча назначена аж на полдень, так что я, по идее, все успею, если немедленно встану и… Ох.

Я огляделся и понял, что моя жизнь складывается не так просто, как хотелось бы. Взять, скажем, тот удивительный факт, что я находился в подвале. То есть не в каком-нибудь темном чулане, где хранят швабры и пустые банки для консервирования, а в хорошем, добротном средневековом подвале с низкими сводами и толстенными каменными стенами, хоть сейчас экскурсию веди. Здесь царили сумерки, щедро разбавленные зеленовато-молочным светом, а окон, кажется, не было вовсе, по крайней мере, источник света находился где-то вне моего поля зрения. Из глубокой ниши в стене на меня с ласковой укоризной взирала роскошная химера, которой, если по уму, следовало бы красоваться не в помещении, а где-нибудь на фасаде.

Все эти полезные наблюдения сделал мой автопилот, а сам я тем временем в панике озирался по сторонам, не решаясь спрашивать себя: «Где я?» и «Как я тут оказался?» – поскольку вовсе не был уверен, что действительно хочу это знать. Вот на вопрос «Как отсюда выбраться?», пожалуй, и правда, не помешало бы получить внятный ответ. Причем немедленно.

Имелся у меня еще один неотложный вопрос: есть ли тут где-нибудь вода? На худой конец – мокрая тряпка: сейчас я бы с наслаждением ее пожевал.

В любом случае для начала следовало подняться на ноги. Я собрал волю в кулак и мужественно сполз со своего жесткого ложа, которое при позднейшем осмотре оказалось аскетического вида кушеткой – на такой не спать надо, а сны свои психоаналитику пересказывать. По крайней мере, в кино пациенты всегда на таких возлегают.

Голова тошнотворно кружилась, но я устоял. Оглядевшись еще раз, с высоты своего нового положения в пространстве я обнаружил в изножье кушетки ящик, заполненный бутылками с минеральной водой, и не поверил своему счастью – они же, наверное, пустые? Но мироздание было милосердно, миг спустя я трясущимися от похмелья и возбуждения руками сорвал с одной из них крышку и принялся пить. Это было так прекрасно, что все остальное утратило значение. Временно. Секунд на десять. А потом это чертово «все остальное» взяло реванш. В смысле, я снова вспомнил, что невесть как оказался в чужом подвале, а через полтора часа встреча, ради которой я, собственно, приехал в Прагу, так что надо немедленно отсюда выбраться, добежать до отеля, выжрать литр кофе, принять душ и взять предназначенный для обмена бердичевский букварь. Хотя единственное, чего мне сейчас по-настоящему хочется, – это тихо, без мучений скончаться, не оставив завещания, или хотя бы просто полежать в темном углу месяц-другой, и чтобы никто не трогал.

Я в очередной раз огляделся – надо понимать, в поисках подходящего темного угла, – но вместо него обнаружил светлый. Вернее, угол, за которым явно горел свет. И потопал туда, как гигантская ночная бабочка, внезапно разучившаяся летать.

За углом мне был явлен крошечный коридор и выход на винтовую лестницу. Тусклый дневной свет пробивался из закрытого окна, метрах в четырех над моей головой, а из помещения наверху, казавшегося пока бесконечно далеким, почти недосягаемым, лился электрический, изумрудно-зеленый. Это отчасти примирило меня с незнакомым местом, я сам когда-то такие зеленые лампочки дома вкручивал, чтобы почувствовать себя счастливым аквариумным жителем. Потом, правда, надоело.

Как и положено глупой ночной бабочке, я устремился вверх, к изумрудному сиянию. Карабкался, цепляясь за перила, по дороге пытался припомнить, чем закончились мои вчерашние похождения. Безрезультатно. Вечеринкой, надо понимать, наслаждался только мой автопилот, во всяком случае, я не мог вспомнить даже лицо хозяйки дома… или хозяина? Или их было двое? Неведомо. И уж тем более я не знал, придется ли сейчас извиняться за свое давешнее поведение или достаточно будет вежливо поблагодарить за кров и воду. И кстати, интересно, разрешат ли мне зайти перед уходом в туалет, – этот вопрос понемногу становился более чем актуальным. Органическая жизнь – чрезвычайно сложный процесс, удивительно, что я уже столько лет худо-бедно, а все же справляюсь с этой работой. И не только я.

Лестница привела меня в короткий коридор, освещенный целой гирляндой зеленых фонарей. Здесь я обнаружил три совершенно одинаковые двери из светлого дерева; впрочем, в таком освещении они казались зелеными. Одна была слегка приоткрыта, я недолго думая туда сунулся и оказался в небольшой, ярко освещенной напольными лампами комнате с черными стенами, такими же черными шторами на окнах, белоснежным полом и потолком, плоскость которого неведомый дизайнер интерьеров закрутил причудливой черно-белой спиралью. Эффектное помещение, но, прямо скажем, не совсем подходящее для человека в тяжелом похмелье. У меня сразу же закружилась голова, а колени превратились в дрожащее желе, но я находчиво ухватился за дверной косяк и устоял.

Комната была практически пуста, только пылающий камин в дальнем углу, такой же черный, как стена, к которой его пристроили, круглый стол из белого мрамора и два черных кожаных кресла. В центре стола красовались большой черный чайник и белоснежный кофейник. Чашки и блюдца не нарушали установившуюся гармонию, один комплект был цвета сажи, другой – молока. В одном из кресел сидел очень бледный брюнет в белом льняном костюме и ел рис из черной пиалы.

В такой монохромной обстановке я почувствовал себя непристойно разноцветным и чуть было не сбежал обратно, в зеленый холл, но незнакомец уже повернулся ко мне, сверкнул черными, как спелые вишни, глазами, одарил белозубой улыбкой. Он выглядел так приветливо, что я понял: кажется, извиняться не придется – ни за вчерашнее поведение, ни даже за собственную окраску. Ну хоть какое-то облегчение.