Вадим Панов - Головокружение

— Врачи быстро приехали, только сделать ничего не смогли. Сначала делали, а потом руками развели, я слышал.

— Слышал, как руками развели? — хмуро спросила Даша.

— Как жене они сказали, что все, мол, готовьте черное.

— А жена у Степана аппетитная, — неожиданно произнес Миша. — Ножки красивые и грудь ничего.

И вытер слюнявый рот рукавом грязной рубашки.

— А ты ее грудь видел?

— Так она с такими вырезами разгуливает, что даже слепой увидит!

— Так в вырезы можно этот вставить, как его… силикон!

— Постеснялись бы! — прошипела Юлия Федоровна.

— А что такого? — осведомился Миша.

— Совести у вас нет, вот что.

— Так Степан же умер, ему все равно, — хмыкнул Гена.

— А к жене, наверное, зайти надо, — протянул Миша. — Соболезнования выразить, может, помочь в чем.

В школе его называли «красивым парнем» и забулдыга до сих пор считал себя таковым.

— Уроды, — бросила Даша.

— Мы шутим, шутим.

— Плохо шутите.

— Вот именно, — добавила Анна Валерьевна.

— Ну, извините.

Со старушками Даша еще поболтала бы, но терпеть охламонов надоело. Девушка негромко бросила: «Пойду, пожалуй», сделала несколько шагов к подъезду, однако снова остановилась, пристально разглядывая происходящее.

Карета «Скорой помощи» отъехала в сторону, чтобы не мешать проезду, и заняла место Тихомирова с третьего этажа. Двигатель у «Скорой» не работает, шофер сидит в кабине и решает кроссворд — света, несмотря на позднее время, еще достаточно. Врач и фельдшер стоят у накрытого простыней тела. Врач бездумно разглядывает двор, фельдшер утешает вдову, веселую и болтливую Милу Звонареву, которую Даша знала поверхностно — познакомились как-то по дороге из магазина, но тесно не общались, хотя почти ровесницы.

«Надо будет к ней зайти. Сказать что-нибудь…»

А сейчас надо идти дальше!

Даша представила себя со стороны: беззастенчивая девица, вытаращившаяся на чужое горе, почувствовала стыд, сделала еще один шаг и вновь замерла, поняв, наконец, что заставило ее остановиться в первый раз: была в происходящем у подъезда какая-то невнятная, необъяснимая, едва уловимая неправильность. Шофер сидит, врач стоит, фельдшер утешает, вдова рыдает. Картина словно застыла перед взглядом. Расставленные фигуры почти неподвижны: водитель водит ручкой по газете, врач периодически почесывает затылок и поглядывает на часы, фельдшер гладит Милу по спине.

Тело на асфальте… Кстати, а почему Степан до сих пор на асфальте? Почему его не переложили на лавочку, которая стоит буквально в двух шагах?

— Почему они вообще до сих пор здесь?

Последнюю фразу Даша произнесла вслух и вздрогнула, услышав ответ:

— Полицию ждут, — произнесла подошедшая вслед за девушкой Анна Валерьевна. — Смерть зафиксировать надо.

Полиция не торопится. Допустим. Бывает. Но почему врачи не возмущаются? Почему не звонят кому-нибудь? Не пытаются ускорить прибытие полицейских? У врачей дел других нет, как дожидаться?

— Вот судьба, да? — продолжила меж тем старушка.

— Что?

— Судьба, говорю, от судьбы не уйдешь. — Анна Валерьевна вздохнула. — Степан два года как жену схоронил, а теперь и сам помер. Такие дела…

А ведь верно: раньше у Звонарева была другая жена. Как же ее звали… Катя! Точно — Катя. Веселая такая женщина, лет на десять старше Даши. И тоже, как Мила, натуральная блондинка. И умерла Катя неожиданно, совсем как Степан — сердце.

Но ведь это не заразно?

Грустная получилась шутка.

— Была семья, да вышла. — Анна Валерьевна вновь перекрестилась. — Даже детишек не наделали.

— Может, и хорошо, что не наделали, — пробурчала Даша. — Остались бы сейчас сиротами.

— Зато остались бы. А так… Кто Степана через десять лет вспомнит?

Катя уже выветрилась из памяти соседей, за ней и Степан последует. Молодая его жена отыщет нового мужа, и род Звонаревых на этом закончится.

«Вот умру я завтра, и что от меня останется? Освободившаяся должность начальника отдела?» У Даши перехватило дыхание.

— Расстроилась? Эх, милая, понимаю… Ты на тело не смотри, не надо.

— Я пойду.

— Не смотри на покойника, — повторила Анна Валерьевна. — Не к добру это.

Даша кивнула и быстро, не глядя на тело, накрытое простыней, прошла к подъезду.

Южный Форт, штаб-квартира семьи Красные Шапки.

Москва, Бутово, 7 июня, вторник, 22:00

— Смотрите в ближайшем выпуске новостей! Дерзкое преступление в зоне Кадаф! Убийца Харуги до сих пор не пойман! Темный Двор отказывается от развернутых комментариев! Специальный репортаж! Для чего Сантьяга разрушил мостовую? Предупреждение или эмоциональная вспышка? Аналитики размышляют…

— Ерунда какая. — Иголка выключил звук, задрал кожаный жилет и почесал живот. — Не нашли, значит, неинтересно.

— А когда интересно? — осведомился Контейнер.

— Когда убийцу найдут и повесят, — ответил боец. Поразмыслил и уточнил: — Прямо в телевизоре.

— Чтобы все видели?

— Ага.

— А если его тоже повесить? — задумчиво протянул Кувалда, разглядывая на просвет стакан с виски.

Стакан был грязноват — уборщица великофюрерского кабинета, взяв нехороший пример с уйбуев, требовала денег, которых одноглазому было жаль, и отказалась мыть посуду. Но стакан — еще полбеды, главная проблема заключалась в том, что виски, плещущийся за стеклом, заляпанным жирными отпечатками, было омерзительно дешевым. Уйбуйский саботаж и аппетиты Чемодана окончательно истощили семейную казну, что заставило Кувалду включить режим вынужденной экономии.

— Убийцу повесить? — уточнил Иголка.

— Какого еще убийцу? — поморщился великий фюрер, удивляясь глупости телохранителя. — Копыто вашего беглого, фиссифента хренова.

— Копыто тебе сейчас вешать неправильно, — мгновенно отозвался Иголка, раздосадованный тем, что одноглазый раз за разом возвращался к скользкой теме ликвидации бывшего приятеля.

— Почему?

— Потому что Копыто тебе денег везет.

— Эх, Иголка, — вздохнул Кувалда. — Когфа же ты, наконец, поймешь, что феньги решают не все?

Грязный стакан свидетельствовал об обратном, но занятый философией фюрер намеков не понимал.

— Не все? — присвистнул изумленный Контейнер.

— Фа, мои маленькие и простоватые поффанные, фалеко не все, — нравоучительно продолжил одноглазый, вновь наполняя только что опустошенный стакан. — Вот посмотрите, фля разнообразия, на всем известного нава Харугу. Почему он стал всем известен? Потому что имел много фенег? Нет, мои вернопоффанные, Харуга стал известен, потому что какой-то хитрый чел снес ему башку. И огромные феньги Темного Фвора тут ни при чем, потому что челу этому, похофу, не платили, мля, а темного он шлепнул по велению фуши. Понимаете?