Никому и никогда - Loafer83
Придя в себя, Юля поняла, что находится в камере. Она была точно такой же, как в фильмах, потолок только слишком низкий, даже она смогла бы в невысоком прыжке достать до него. Тяжело же здесь было бы Максиму или его другану Сереге. Юля представила брата и его друга сердцееда, игривые попытки которого она отшила при первом знакомстве, и ей стало немного смешно. И не потому, что их заперли в эту камеру, а потому, как бы они здесь ходили, боясь лишний раз поднять голову, чтобы не чиркнуть макушкой о заплесневевший потолок. Стало легче, и топот сапог куда-то исчез, осталась гнетущая тишина и раздражающий зуммер от напряженных ламп дневного света. И почему их так называют, в этом жестком белом свете не было ничего естественного, в морге и то, наверное, приятнее.
Лязгнула задвижка, и открылось смотровое окно. Кто-то смотрел в камеру, искал ее. Юле стало страшно, а из ведра-параши так завоняло, что стало тошнить до рези в пищеводе и горле. Она стала кашлять, еле сдерживая рвущуюся из пустого желудка желчь.
— Подойди ко мне, не имеет смысла прятаться, — позвал ее тихий женский голос. Когда-то он был приятным, немного низкий для девушки, обволакивающий и манящий, Юля завидовала таким девушкам, считая свой голос слишком тонким и детским. Теперь голос стал глухим и сиплым, наверное, так начинают разговаривать все, кто долгое время живет под землей в каменном мешке. — Не бойся, меня не надо бояться.
Юля, медленно передвигая ноги, подошла к окошку. В узкой щели она увидела бледное лицо и внимательные грустные глаза. Они ей показались очень знакомыми, как и лицо женщины. Нет, девушки, Юля видела, что она была еще молода, лет на пять или чуть больше старше ее, но бледность, усталость, а, главное, жуткие шрамы на лысой голове, едва затянувшиеся, необработанные, безумно старили ее. Глаза смотрели с сочувствием и улыбкой, как улыбаются собрату по несчастью. Черные круги, усталые веки и сиплое дыхание человека, которому не хватает воздуха. Юля открыла рот, чтобы назвать имя, но оно застыло на губах, свинцовыми литерами опадая на бетонный пол.
— Меня зовут Сабина. У меня мало времени, у тебя его больше нет. Запомни — ты уже ничего не сможешь изменить, но знай, что это ловушка. Не верь никому, кроме друзей, твоих настоящих друзей. Если что-то тебе кажется очевидным, то это ложь, ловушка. Вы найдете Алису, потом и меня. Здесь нет ваших врагов — они направляют вас, они будут помогать вам, но я не знаю кто они. Если ты не сделаешь того, что от тебя хотят, те, кого ты больше всего любишь, умрут. И это будет уже скоро, чтобы ты не сомневалась.
— Сабина, — Юля сглотнула и, набравшись сил, спросила. — Кто они, что им надо? Где ты?
— Где я знает твоя подруга. Она услышала меня, точнее они заставили ее услышать. Я не знаю, кто это или что это, но они здесь, и им нужна ты и твои друзья. Они приказали мне тебе это сказать, и они не боятся, что ты ослушаешься. У тебя больше нет выбора, пока нет. Запомни — не тот враг, кто первый бросится на тебя. Запомни это, чтобы сделать верный шаг. И еще, не знаю, как это объяснить, но их много и немного, одно или один, или одна, как ты сама увидишь. Твоя подруга верно нарисовала, но не его, и это вам не поможет. Хочешь знать, что будет дальше? Я могу показать тебе немного, они разрешили.
Сабина улыбнулась, а глаза ее кричали: «Нет! Не соглашайся! Беги отсюда! Беги».
— Да, я хочу знать, — твердо сказала Юля, сбивая с себя приступы паники и мерзких мурашек, сотнями холодных липких ножек, как у мерзкого насекомого, избороздивших все ее тело, жадно подбираясь к шее и голове.
— Прощай. Слушайся голоса своего сердца, пока оно живо, ты сильнее него, — Сабина улыбнулась, глаза ее потухли, и девушка исчезла, осталась лишь темно-зеленая стена, видевшая не одну сотню смертей.
Заскрежетал замок, и дверь камеры дернулась, приоткрывшись на пару сантиметров. В камеру ворвался сильный холодный ветер, от которого пахло пылью, землей, давно не знавшей жизни, и соленым морем — жестким, колючим, ледяным морем. Юля отшатнулась назад, но ветер схватил ее за руку и потянул за собой. Она толкнула тяжелую дверь, потом еще раз и еще, пока ржавые петли не поддались, и Юля не вылетела из камеры.
Коридор исчез, как и стена, крашенная ущербной масляной краской, кривая и уродливая, как все катакомбы и застенки человеколюбивой власти. Она очутилась на острове, и пускай не было видно его берега, вокруг была жесткая и холодная земля, сквозь скалистые обломки, которые так и не стали скалами, не покрылись почвой и не стали сопками, сквозь непроницаемый густой туман, от которого легкие становились тяжелыми, будто бы кто-то налил в них свинца, она понимала, что находится на острове. Сильный ветер ударил в спину, потом в лицо, в грудь, повалив навзничь. Потом он стал катать ее по земле, острые камни разрывали пижаму, расцарапывая кожу. Юля попыталась встать на четвереньки, и ветер сорвал с нее остатки пижамы, на лету разрывая ткань на сотни обрывков, чтобы собрать их вместе и ударить ими прямо в лицо. Юля кашляла и задыхалась, упав на землю, прижав ноги к груди, кутаясь в грязную майку, чувствуя, как холодная рука залезает под нее, лезет ниже в трусы.
Она приподнялась, когда ветер стих, тут же получив удар под дых. Ветер ждал ее, он тащил Юлю по земле прямо к обрыву. Она не видела, но слышала, как все ближе и ближе море, как оно беснуется и ликует от своей бешеной силы. Еще немного, и ветер столкнет ее в море, но он вдруг останавливается у самого обрыва. И Юля видит трещину в скале, достаточно широкую, чтобы смог протиснуться взрослый человек, не то, что она. Ветер завыл, море внизу страшное, черное и хохочущее. Ветер ударил в лицо, но не свалил ее с обрыва, и она залезла в щель, нащупав под ногами ровные ступеньки. Спустившись немного вниз, она увидела, как стихия снаружи заметает ее, погребая заживо под землей. Земля и песок набились в нос и рот, она стала задыхаться и проснулась.
