Голый край (СИ) - Пешкин Антон

К этому моменту повозка доехала до деревни.

И я даже, клянусь, не ожидала, что соль будет настолько дорогой.

Деревянные колеса едва выдерживали веса всех товаров, что привезли наши мужчины. Зерно, овощи, меха, ткани — там было все, чего только можно было желать такой бедной деревне, как наша. А я боялась, что еды с продажи соли не хватит на всех, ха!

Вся деревня собралась, чтобы поглазеть на настоящую гору сокровищ, которые привезли нам наши мужчины из города. Не было, однако, ни давки, ни криков — все прекрасно понимали, что еды, тканей и всего прочего хватит на всех, и еще наверняка останется.

— Майя, Майечка! — Из торгового каравана ко мне выбежал один из рабочих солеварни. Вроде бы его звали Броггдо. — Иди сюда!

Как и отец, этот мужик вырвал меня из рук родителя и крепко прижал к себе, едва не плача от счастья.

— Майя, спасибо! Спасибо тебе! Я не знаю дух ли ты, божество ли, но спасибо…

— Тихо-тихо, — я, улыбнувшись, похлопала его по руке, — все хорошо, не нужно слез.

— Мы привезли тебе подарок! Смотри!

Он скинул с себя мешок, который тащил на плечах, и открыл его. Сверху донизу он был набит обыкновенной свеклой, разве что гораздо меньшей по размеру, чем я запомнила из прошлой жизни.

— Это все тебе, спасительница! Торговец поклялся, что она очень и очень сладкая, а Хьялдур сказал, что ты…

— Как это называется?

— Батте, Майя, батте. Она очень сладкая, попробуй!

Я протерла свеклу в моей руке об платье и осторожно сделала маленький укус. Ее густой сок, абсолютная сладость этого растения тут же заставили мои вкусовые рецепторы биться в конвульсиях от счастья, а мурашки побежали по спине с такой силой, что я буквально чувствовала, как волосы у меня встают дыбом.

— Это офень вкуфно! — с набитым ртом выкрикнула я. — Фпафибо!

— Это тебе спасибо, Майя, — еще раз улыбнулся Броггдо и ласково потрепал меня по голове.

Я жадно, всего в несколько укусов съела ее всю, целую свеклу. Раньше я бы никогда не подумала, что вообще смогу есть ее вот так, сырой и без чего-либо еще, но сейчас она казалась мне как минимум божественным нектаром.

Свекла сладкая.

Осознание пришло ко мне, когда я вытирала рукавом красный от сока рот.

Она, черт возьми, сладкая!

— Я… Я знаю как сделать из нее кое-что! Из нее можно сделать сладкую соль! Сахар!

— Сахар? — начали перешептываться люди в толпе.

— Что такое са’хар?

— Сладкое..?

— Да, да! Это соль, только сладкая! Я знаю, я…

— Майя.

Мама резко прервала меня. Толпа людей вокруг затихла, все взоры устремились на меня и на мою мать.

— Мама, я могу сделать…

— Майя, нет. Хватит.

— Но мама, сахар!

— Майя! — сорвалась на крик мама и, грубо схватив меня в охапку, понесла домой под недоумевающие взгляды людей вокруг.

— Мам! Мам, пожалуйста! Это вкусно! Это..!

— Хватит всего этого! — снова закричала на меня мама, унося все дальше и дальше от сладких, полных спасительной глюкозы плодов.

От бессилия и осознания собственной зависимости я не выдержала. Словно из переполненной чаши, мои эмоции вырвались наружу. Я начала громко рыдать, но никто уже этого не замечал. В деревне был праздник, но только не для меня.

Я снова стала бесполезным младенцем. И все потому, что так решила моя мать.

Глава 11: Голубоглазый ворон, часть первая

Прошло три самых скучных года в моей жизни. Дни, казалось, растянулись на недели, а каждый месяц я встречала, словно новый год. В это время все казалось глупым, несущественным. Все эти трудящиеся в полях люди, новоявленные солевары, рыбаки, подрастающее поколение воинов.

Нельзя сказать, что я постоянно находилась взаперти. Моя мать не была извергом, в конце концов, но даже так, знакомство с местной детворой не было чем-то хотя бы минимально интересным. Веселее было даже просто наблюдать за тем, как отцы, старшие братья и дяди учили мальчиков правильно махать оружием. Несколько раз, сидя у окна, я замечала тренирующихся парней, но чаще они уходили прочь, куда-то за деревню, возможно даже в лес. Видимо, обучение примитивному бою для них было таинством, скрываемым от глаз женщин. Впрочем, возможно они просто жалели своих матерей и жен, чтобы те не переживали за мальчиков, получающих тумаки, ссадины и вывихнутые кости.

Примерно раз в неделю мать буквально тащила меня на праздничную поляну близ леса, чтобы старик Хендерсон учил меня играть на тагельхарпе. И я, конечно, не отрицаю того, что этот инструмент звучал очень красиво, однако интереса к музыке у меня не было от слова совсем, и даже Хендерсон видел это. Отказывалась признавать это лишь моя мать.

И сейчас, сидя на полянке и греясь на солнышке, я никак не могла заставить себя слушать нудные рассказы старика о музыке, сагах, песнях и поэзии. В такие моменты полного безделья даже каждая секунда казалась непроходимым болотом, хлюпающей трясиной, которую я никак не могла преодолеть.

— Майя, — краем уха услышала я хриплый голос скальда, — Майя, девочка моя…

— А? — я вдруг встрепенулась и взглянула на Хендерсона. — Я слушаю, да.

Старик вздохнул и покачал головой. Он грустно взглянул сперва на меня, а затем на тагельхарпу, лежащую у моих ног.

— Я попросил тебя исполнить песнь о Вингардне, Майя.

— О Вингардне… — протянула я, пытаясь отыскать в глубинах памяти такое слово.

Проблема в том, что северные имена и названия не слишком разнообразны, по крайней мере для моего слуха. Это напоминало уроки истории с ненормальным количеством одинаковых имен, различных лишь цифрой после. И при всем при этом, Вингардной могла оказаться как какая-нибудь великая женщина, так и герой-мужчина. Полового разделения по именам здесь не существовало как явления: год назад родился мальчик, которого назвали Майо. Вполне возможно, что в честь меня.

— Хм… Напомни, пожалуйста… — задумчиво протянула я, взглянув на скальда.

Хендерсон вздохнул и стал чесать бороду, грустно глядя на меня.

— Вингардна это святое место, дом духов. Ты помнишь песнь об этом месте? Ее написал великий скальд Дуст Нельгардский.

Даже так, оказывается. Именно это я и имела ввиду — угадать, что именно называется каким-то замысловатым словцом, становилось с каждой выученной песней, мелодией и сагой все труднее.

— Вингардна, значит… — вздохнула я.

— Ты ее забыла? — с грустью в голосе спросил меня Хендерсон.

Я, состроив грустные глазки, кивнула.

— У меня сегодня нет настроения на музыку, старик.

— Понимаю, — кивнул он. — Ладно, хорошо… Главное — матери своей на глаза не попадись. Больно уж нервная она стала.

Старик улыбнулся, а я, услышав его слова, тут же вскочила на ноги и кинулась ему на шею, крепко обняв.

— Спасибо, Хендерсон!

— Да беги уж.

Я отпустила его и, задрав платье руками, побежала прочь.

Вообще, платья стали одной из главных проблем, с которыми я столкнулась, будучи девочкой. Хоть моя одежда, которую меня заставляла носить мама, была довольно свободной, все-равно так было довольно-таки трудно бегать. А времени, как мне постоянно казалось, очень и очень мало, поэтому редко в деревне видели, как я спокойно хожу пешком.

Сейчас мамы дома быть не должно. В конце концов, даже летом у нее было много работы — пропалывать поле, плести, шить, собирать дикие плоды. Женский труд в этом обществе был ничуть не менее тяжелым, чем мужской, а то и хуже — ей ведь приходилось еще и содержать меня. Разумеется, я старалась по возможности помогать маме в хозяйстве, однако проку от меня было мало даже в мои шесть лет, поэтому лучшей помощью зачастую было просто не мешать.

Я быстро пронеслась через пустырь, отделявший праздничную поляну от деревни. В самом поселении бежать уже стало проще — здесь были протоптаны какие-никакие дороги, густая трава не цеплялась за ноги. Когда я пробегала мимо длинного дома старейшины, меня окликнул мальчик примерно моего возраста: