Ангел-наблюдатель (СИ) - Ирина Буря

Не скажу, что меня порадовала ее твердая убежденность в том, что Анабель опять окажется панацеей от всех наших бед, но некоторую логику в ее словах мне пришлось признать. Я и сам из своего профессионального опыта — в смысле, земного — прекрасно знал, что когда дети замыкаются в себе и отгораживаются от всего окружающего мира, вывести их из такого отшельничества может только посторонний. Они скорее ему откроются, чем любому из близких, которые все их слабые места знают, и критикуют постоянно, и новые подходы к ним редко ищут, и еще реже выслушивают. Но молчать, видя, как все более ожесточается Игорь, как во все более тугую пружину сжимается Татьяна, было совсем непросто.

Одним словом, хотя какие-то полгода назад я бы ни за что в такое не поверил, отъезд Игоря на все лето вызвал во мне почти облегчение. Я просто кожей чувствовал, что нам хоть на какое-то время нужно дистанцироваться друг от друга — так боксеров, сошедшихся в клинче, разводят по углам, чтобы отдышались.

Анабель регулярно звонила с докладом, как Игорь с Дариной проводят время у них с Франсуа, чем занимаются, как ведут себя. Звонила она, разумеется, Татьяне, и насколько та редактировала ее отчеты в пересказе мне, я могу только догадываться. Но вскоре даже я понял, что новая обстановка ни взгляд их не освежила, ни манеры не улучшила. Вот знал же я — всегда знал! — что уж мне точно не стоит на постороннюю помощь рассчитывать! С Франсуа Анабель ловко управляется — слова не скажу, даже зависть иногда берет; и других людей под каблук себе загнала — Марину бы ей на годик; и даже ангелов, по близости оказавшихся, в строгости содержит — чего я себе никогда с младшими коллегами не позволял. Но откуда же ей, понятия о детях не имеющей, к Игорю с Дариной ключик подобрать?

Татьяна, естественно, глянула на все это с другой стороны. И опять чуть было речи меня не лишила очередным кульбитом своих размышлений.

— Не думаю, — задумчиво покачала она головой в ответ на мое замечание, что придется, пожалуй, по возвращении Игоря к более жестким мерам прибегнуть. — Справедливо ли требовать от него, чтобы он разобрался в ситуации, прежде чем оценивать ее, и не делать этого самим?

— В чем это мы должны разбираться? — оторопел я.

— Да в том, откуда такая его реакция взялась, — проговорила она, глядя куда-то в сторону. — Я вот все последнее время думаю, думаю… И начинает мне казаться, что во многом действительно наша вина есть, хотя и не в том, о чем он говорит.

Я смотрел на нее, пытаясь поочередно то глоток воздуха в себя втянуть, то хоть одно слово из себя вытолкнуть. Без особого успеха.

— Тебя по спине хлопнуть? — спросила она, не поворачивая головы. — Когда ты кричишь, мне как-то проще. Привычнее. Так что давай, начинай, а я потом объясню, что имею в виду.

— Да уж будь добра! — выдавил я из себя, твердо решив напомнить ей, что если я и высказываю праведное негодование — изредка и сдержанно, то только после того, как она какую-нибудь глупость скажет.

— А перебивать не будешь? — У нее чуть дрогнули губы.

— Расписку писать или слова хватит? — вежливо поинтересовался я. — Мне действительно очень интересно, в чем еще и ты мои роковые ошибки видишь.

— А я не о тебе, я о нас, — уже в открытую усмехнулась она, и я почему-то вспомнил старую человеческую поговорку о том, что волноваться за исход спора нужно, когда оппонент начинает в ответ не сердиться, а улыбаться. — Мы всю жизнь ограждали Игоря от всего, от чего только могли. Разумеется, у нас были для этого все основания. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, какое у него понятие о своем месте в мире в результате этого сложилось?

Я снова временно онемел. Это она что, мне психологический мастер-класс решила дать? Мне — специалисту с дипломом и многолетним стажем работы, который ежедневно в причинах и мотивах всевозможных человеческих поступков копается? Мне — единственному, если не считать всяких корыстных манипуляторов, существу, имеющему доступ к мыслям Игоря и столько лет тщательно отслеживавшему каждую из них?

— Я не претендую на твои знания, — произнесла она после короткой паузы, пристально вглядываясь мне в лицо, и я в который уже в жизни раз чертыхнулся про себя — как ей удается мои мысли читать, в то время как я, со всем своим опытом, до сих пор продолжаю биться над загадкой ее рассуждений. — Ни в работе, ни с Игорем. Я не намерена делать никаких обобщающих выводов, я только о нем хочу кое-что сказать. Я никогда не знала, что у него в голове происходит, ты меня тоже в это особо не посвящал. Поэтому, наверно, я каждую крупицу из того, что ты мне рассказывал, по сто раз со всех сторон рассматривала, к каждому его слову совсем иначе прислушивалась, за каждым его жестом пыталась разглядеть, что им движет. Может, давай сравним мой взгляд издалека и твой изнутри?

Я молча кивнул, успев уже к тому времени переставить акценты. Ладно, психологический мастер-класс — но мой. С моим непревзойденным умением слушать. И направлять говорящего умело поставленными вопросами. И делать неопровержимо логичное заключение из его откровений лишь в самом конце сеанса. Сдержанно.

— Смотри, — устроилась она поудобнее на своем стуле в кухне, в которую, как я вдруг осознал, переместились из ее гостиной все наши судьбоносные разговоры, когда мы переехали из ее квартиры в мою. — Во-первых, он ничего не боится, поскольку понятия не имеет — нашими стараниями — что такое настоящая опасность. Во-вторых, с самого рождения мы все окружили его… да нет, укутали просто вниманием, заботой и пониманием — и он, не зная ничего другого, воспринимает их как должное, не понимает, что бывает и иначе.

— Ты считаешь, что ему нужен контрастный душ? — приступил я к мягко наводящим вопросам.

— Я считаю, что он его уже получил, — ответила она. — Довольно поздно и совершенно неожиданно. Ощущение враждебности он испытывал только от наблюдателя, но оно было постоянным и неактивным, и со временем он привык к нему, как к сквозняку из форточки. И теперь, когда он узнал о вас, наблюдатель стал для него визитной карточкой всего вашего сообщества. К которому, между прочим, и ты принадлежишь.

— И это дает ему право и