Ксения Медведевич - Сторож брату своему

— В трахее застрял, господин, — мягко подсказал Фархад.

Садун присмотрелся и довольно улыбнулся — хороший, смышленый парнишка. Молодец.

Вооружившись ланцетом и щипцами, Садун осторожно поддел искомое — желтый неправильный костяной треугольник. И брякнул извлеченное в подставленный Фархадом тазик.

Разбойника бурно тошнило. Он стоял на четвереньках, мотал бритой головой и жалостно блевал в кусты.

На дне медного тазика поблескивал слизью длинный зуб аждахака. Садун с удовлетворением кивнул — острый. Не стертый еще. Вон, даже канальцы не забились пакостью. Хороший зуб.

— Амулеты снять, господин? — все так же невозмутимо поинтересовался Фархад.

— Да, детка, — улыбнулся Садун. — Но будь осторожен — желчь и кровь аждахака ядовиты и вызывают ожоги при попадании на кожу.

— Я буду внимателен, господин, — мягко ответил юноша и забренчал инструментами.

Садун снова присмотрелся к телу и приказал:

— Слева что-то золотое блестит. Наверное, серьга. Сними ее тоже.

— Да, господин, — спокойно отозвался Фархад.

И вдруг спросил:

— Это ты сам придумал, господин?

— Как добыть зуб? — рассеянно отозвался сабеец. — Нет, мой мальчик. Парсам хорошо знакомы повадки змеев, их маги пользовались этой уловкой задолго до рождения ашшаритского пророка. В прошлые времена за зуб аждахака давали сто белых рабов, сто черных рабов, сто девственниц и табун коней.

Фархад покивал, не прекращая работать.

— А сейчас?

— А сейчас обладателя этого могущественного предмета ашшариты сжигают заживо, — тонко улыбнулся Садун.

Юноша не успел ответить — почва под ногами содрогнулась. Со скалы над головами градом посыпались камешки.

Проблевавшийся разбойник тоненько заверещал:

— Землю трясет! Уходим!

Каменное нутро Мухсина вздрогнуло снова — и Садун тем же слухом, что слышал рев аждахака, уловил — низкий, низкий гул. Словно мир сминался круговыми, мелкими складками, стремясь прочь от некоего огромного, жуткого, немыслимо мощного источника силы.

— Это землетрясение? — спросил Фархад, косясь на осыпь.

— Нет, — жестко ответил Садун. — Это Страж. Похоже, он все-таки проснулся.

под скалой,

это же самое время

Видимо, аль-Амин просидел так долго. Очень долго.

Капало с потолка.

Чпок — ха-ха-ха…

Мухаммад открывал глаза — взгляд упирался в белесый камень надгробия. Закрывал глаза — становилось темно. Душная дремота наползала на глаза. Озноб сменялся странным жаром, он несколько раз принимался вытирать заливающий глаза пот.

Возможно, впрочем, все это ему снилось.

Что ж теперь делать?

А что делать? Теперь все. Теперь матушка его убьет. Разорется и прогонит с глаз долой. Так опозориться… Как он покажется на глаза матери без этого гребаного нерегиля?!..

— Никуда я не пойду, — тихо проговорил он в темный воздух над темной водой.

Чпок — ха-ха-ха…

Тишина.

Чпок. Ха-ха-ха…

Шур-шур-шур… шшур. Что такое? Он же вроде тихо сидел, не шевелился…

Перед его лицом вниз по камню съезжала серебряная кисея. Шшур. Шелестя шитьем, ткань свалилась вся — по всей длине камня. И застыла маленькой блестящей волной.

Шур-шур-шур. Звяк.

И вздох.

Аль-Амин почувствовал, как у него шевелятся под чалмой волосы.

Сверху снова отчетливо брякнуло и зашуршало.

— Ааах!.. — словно кто-то набрал в грудь воздуха перед прыжком в воду.

Заледенев руками и ногами, Мухаммад обреченно поднял голову.

Наверху, на камне, уже не лежали. Там сидели.

— …Ааах! Ах! Ах!.. — и, похоже, заново учились дышать.

Как у него получилось встать, аль-Амин не помнил — пот заливал глаза, в груди колотилось.

Нерегиль и впрямь держался обеими руками за горло и хватал ртом воздух, как рыба:

— Ах… ах…

Огромные светящиеся глазищи таращились в пустоту, рот кривился и никак не мог толком ни открыться, ни закрыться, пальцы судорожно цеплялись за жесткий негнущийся ворот. Завороженный этим зрелищем, Мухаммад стоял, разинув рот и тоже вытаращившись.

Наконец, самийа справился с новообретенным дыханием, и его грудь перестала ходить ходуном. Глаза сморгнули. Рот закрылся. Пальцы разжались — и стали совершенно сознательно ощупывать горло. Глаза снова сморгнули, и в них появилось осмысленное выражение — беспокойство. По тому, как нерегиль изгибает спину и водит лопатками, аль-Амин понял — проверяет. Там ведь тоже была рана.

— Ффуухх… — существо совсем по-человечески облегченно вздохнуло.

Расслабив руки, Тарик уперся ими в камень своего… надгробия?.. и помотал головой. А потом поднял лицо и — увидел аль-Амина.

Сморгнул. Медленно повернулся всем телом и спустил ноги с камня. Мухаммад заметил, что обуви на нерегиле нет. Тот встал. Выпрямился.

Аль-Амин непроизвольно попятился. И, почему-то погрозив пальцем, крикнул:

— Я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф Аш-Шарийа!..

А дальше — дальше все вспыхнуло. Режущим, белым, как молния, светом, от которого смерклось в голове.

Падая в черноту, аль-Амин успел в ужасе увидеть, что нависшее над ним существо раскрывает огромные, невозможные, пылающие крылья — и скалит острые мелкие зубы.

Последним воспоминанием стало пронзительное чувство унижения — он все-таки пустил в штанину струю. И снова ужас, хотя испугаться еще сильнее было невозможно.

Существо вперилось в него жутким, нездешним взглядом, по-змеиному прошипело — Прочь!!! — и исчезло. В обморочной, гулкой тьме, в которую аль-Амин провалился с жалобным, горестным воплем.

тот же самый час

на поверхности

Когда камень вздрогнул и страшно скрежетнул в первый раз, Джавед подумал — неужто так змей лезет? Какая махина, вот нажрал брюхо, Мухсин трясется!

Скалы гулко встряхнулись снова. Черное, неровное по краям жерло пещеры оставалось безжизненным.

Привязанные к столбам пленники бесполезно, глупо дергались в веревках и орали на разные голоса. Двое ханьцев, кипчак и ханетта голосили на своих наречиях. Ничего не разобрать, конечно — ни фарси, ни ашшари невольники не знали. Вон, один даже ноги сумел выпростать — так пятками колотился об дерево. А баба, кстати, стояла молча — только в небо смотрела. Мокрое лицо блестело под скудным солнцем. Обычно, кстати, бабы орали до хрипоты, крутили патлатыми башками и пытались в ночь перед жертвоприношением залучить кого-нибудь между ног — все надеялись, что попользуют и пощадят. Молодцы пользовали их нещадно, но Джавед таких игр не одобрял — аждахаку, по обычаю, вообще девственниц положено приводить. Целку достать, конечно, не получалось — но все равно, надо же иметь уважение и к змею, и к жертве. Незачем макать свое в чужое — назначили аждахаку, так пусть он и получает все в целости и сохранности.