Ксения Медведевич - Сторож брату своему

Отжав ледяную — аж пальцы сводило — воду с ткани, аль-Амин начал красться — не захрустеть бы снова! — обратно.

Добравшись до камня, он сжал кулаки, глубоко вздохнул, подошел к самому изголовью и осторожно заглянул в мертвенно бледное лицо через лоб. Правая рука дрожала. Мухаммад несколько раз отдергивал ее от черного страшного круга печати Дауда.

— Во имя Всевышнего!.. — наконец прошептал он — и коснулся кончиком влажной ткани оттиска сигилы на белой-белой коже.

Чернила размазались сразу — потеками, грязными и неопрятными. Темные струйки и капли тут же залили нерегилю лоб, виски, волосы и даже уши. Вот я морду-то ему разукрасил, растерянно подумал аль-Амин, отведя руку и уставившись на наделанное. Лицо оставалось неподвижным, как высеченное из мрамора, — и потеки краски на лбу казались от этого еще нелепее.

Мазнув еще пару раз, он понял — нужно снова идти к луже. Споласкивать пояс и смывать налитое. Вдруг волшебные чернила продолжают действовать, даже если сама печать стерта?

Уже отойдя прочь, он озарился удачной мыслью — белое верхнее полотно! Вот чем тереть-то удобно! Дотопал обратно, поднял, встряхнул тяжеленную тряпку пару раз. И, скомкав, чтоб не волочилось, пошел к луже.

Измочив в ней изрядно ткани, вернулся к телу. Намоченного хватило аккурат для того, чтобы смыть все до последней капли. Другим краем он вытер — ну, старался как мог, — мокрый лоб, острые торчащие уши и промакнул волосы. Все чернила в волосах у него остались, сообразил аль-Амин запоздало — но тут уж ничего не поделать. Приглядевшись, он заметил, что на камне под затылком нерегиля расплылись темные пятна. Приглядевшись лучше, Мухаммад понял, что залил не камень, а многократно сложенную белую ткань с какими-то черными то ли рисунками, то ли буквами.

Тьфу ты, это же знамя. «Ястреб халифа», конечно. Нерегилю под затылок знамя положили, он в книжке читал. Ну ладно, что ж теперь делать…

Зато сверху все выглядело довольно чисто. Печати на лбу больше не было, грязи тоже.

Ну…

— Во имя Всевышнего, сотворившего небо и землю… — голос ему предательски отказал, и Мухаммад сухо закашлялся, — …милостивого и прощающего, единого живого, властелина жизни и смерти, я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа, приказываю тебе, Тарик, — ой, тьфу, нужно было же по-другому его назвать, настоящим нерегильским именем…

Почесав в затылке, он начал все заново:

— Во имя Всевышнего, сотворившего небо и землю, милостивого и прощающего, единого живого, властелина жизни и смерти, я, Мухаммад аль-Амин, волей Всевышнего халиф аш-Шарийа, приказываю тебе, Тарег, — вот, теперь правильно, — пробудись и служи мне и Престолу!

…олу!.. олу!.. олу!.. олу!.. Он так орал, что ли?.. Вот эхо-то разгулялось…

Довольно долго он вглядывался в неподвижное лицо, ожидая, что вот-вот дрогнут веки.

Потом от пристального всматривания в глазах пошли черные точки, и он сморгнул. Потом сморгнул еще. Подождал. И понял, что ничего не происходит. Нерегиль лежал, как лежал до того — мертвой мраморной статуей.

Спина и руки снова стали замерзать. Да что ж такое…

— Просыпайся, шайтанова кукла… — в отчаянии пробормотал аль-Амин.

Ничего.

— Просыпайся!!

…айся!..айся!..айся!..

Чпок — ха-ха-ха…

Тут он понял, что злится больше, чем боится. Схватив жесткое от шитья плечо, аль-Амин пару раз крепко тряхнул лежащее тело:

— Просыпайся, чтоб тебе треснуть! Во имя Всевышнего, вставай, зараза!

В ответ на его судорожные толчки голова пару раз бессильно мотнулась.

Тогда он схватил нерегиля за оба плеча и затряс еще сильнее:

— Ну же, ну же! Просыпайся, сучий сын, чтоб тебя взял иблис, зачем я сюда за тобой приперся!..

Острая бледная морда завалилась на щеку, странно вывернув ухо и скулу.

Чпок — ха-ха-ха…

А может… Ой, шайтан… Ой, шайтан! Может — он мертвый? Сердце-то он, дурак, не послушал…

Бесцеремонно сдвинув вниз рукоять меча и ледяные ладони, аль-Амин положил ухо на грудь.

Слушал он долго — из упрямства. И от отчаяния, на самом-то деле.

Чпок. Ха-ха-ха…

И услышал — слабенько так. Тук. И потом, очень, очень нескоро, еще — тук.

Ффуух… Живой, зараза…

Отняв голову от груди, Мухаммад снова заметил полосу ткани на горле. Проверить рану?..

Стиснув зубы, он схватил за конец — и резко дернул. Ну?!..

Горло было белым и чистым. Ни единого следа, никакого шрама.

Так что ж ты лежишь, скотина?!..

— Что ж ты лежишь?! Вставай! Вставай, как тебя там, вставай, Тарег! Ну?!

Ничего.

И тут им овладело отчаяние. Настоящее отчаяние, такое, от которого начинает болеть в груди и хочется выть по-волчьи.

Схватившись за грудь, Мухаммад застонал и осел на пол. Прямо на мокрые запачканные чернилами тряпки савана. Закрыл руками лицо и затих.

тот же час

на поверхности

Садун, недовольно смигивая и отворачиваясь от летящей в глаза пыли, осторожно шел к сосенке. За ним спокойно — молодец, парень! — шел Фархад. С ящиком инструментов наготове.

Оглянувшись, сабеец увидел, что за ними увязался и один айяр из Джаведовой шайки — видать, замучило любопытство: что столичным штучкам понадобилось от объеденного аждахаком тела?

Сам змей уполз. Давно. А перед тем, как уползти, долго катался по камням, взбивая тонким мерзким хвостом щебенку, выдирая когтями клочья травы. И беззвучно — для человеческого слуха — ревел от раздирающей челюсти боли. Сейчас аждахак должен был отлеживаться где-нибудь глубоко в пещере. Переваривать съеденное и восстанавливаться от ран.

— Что скажешь, мой мальчик? — холодно поинтересовался Садун, разглядывая лежавшие у деревца останки.

Разбойник за их спиной тихо помянул Предвечный огонь. Можно подумать, мелькнуло у Садуна в голове, с соседней скалы он не видел, что сделал змей с невольником-ханеттой.

От любимца аль-Амина и впрямь мало что осталось. Присев на корточки, лекарь присмотрелся к развороченной грудной клетке. Часть ребер торчала наружу. Голова оставалась на плечах — впрочем, головой это можно было назвать довольно условно: все покрывала красновато-желтая слизь из желудка змея. В отвратительном месиве холодно поблескивал металл ошейника с амулетом — Птица Варагн. Не такая сильная печать, как сигила Дауда, но аждахака обожгла сильно. Второй кругляш вместе с цепочкой провалился в разодранные легкие.

— В трахее застрял, господин, — мягко подсказал Фархад.

Садун присмотрелся и довольно улыбнулся — хороший, смышленый парнишка. Молодец.

Вооружившись ланцетом и щипцами, Садун осторожно поддел искомое — желтый неправильный костяной треугольник. И брякнул извлеченное в подставленный Фархадом тазик.