Люциус Шепард - Отец камней

Исходивший от нее аромат апельсинов воспламенил его. Раздраженный и снедаемый желанием, он притянул ее к себе и усадил на колени. Половиной своего сознания Коррогли отвергал ее, ибо желать Мириэль означало соглашаться с тем обманом, в котором ему довелось участвовать, ослаблять свои и без того шаткие моральные устои, однако другой, более сильной половиной он стремился к ней, жаждал слияния и забвения. Он поцеловал девушку в губы, ощущая горьковатый привкус опиума. Она ответила на его поцелуй, сперва вяло, а потом с былой пылкостью прошептала: «Я так скучала по тебе, я люблю тебя, правда, люблю», и снова стала прежней Мириэль мягкой, уступчивой и ласковой. Он с болью в душе осознал, что она и впрямь переменилась и ей действительно плохо; осознал и укорил себя за то, что полностью перестал доверять ей. Он снова поцеловал ее и, пожалуй, овладел бы ею, если бы вдруг за его спиной не раздался мужской голос:

— Милая, тебе не мешало бы быть чуточку поскромнее.

Уронив Мириэль на пол, Коррогли вскочил.

У двери стоял Лемос, в уголках его рта играла улыбка. Он выглядел вполне довольным жизнью и ничуть не походил на то воплощенное отчаяние, того серого неудачника, которого защищал когда-то Коррогли. На нем был добротный костюм, пальцы сверкали перстнями; от Лемоса веяло здоровьем и благополучием, причем он так выставлял это напоказ, что оно казалось отвратительным — чем-то вроде румяной физиономии вдоволь напившегося крови вампира. Мириэль поднялась, и он обнял ее за плечи.

— Не ожидал встретить вас тут, мистер Коррогли, — сказал он. — Впрочем, почему бы и нет? Моя дочь весьма соблазнительна, не так ли?

— Я рассказала ему, папа, — сообщила Мириэль тоненьким детским голоском. — Про Мардо.

— Неужели?

Коррогли с ужасом заметил, что ладонь Лемоса легла на грудь его дочери. Та выгнула спину, как будто прикосновение отца доставляло ей наслаждение, однако у адвоката осталось впечатление, что эта ласка девушке не слишком приятна. Лемос, от которого не ускользнула гримаса Коррогли, спросил:

— Но ведь ты рассказала ему не все, верно?

— Про маму — нет. Он думает…

— Могу себе представить, что он думает.

Лемос улыбался, но его серые глаза оставались холодными, и Коррогли стало страшно.

— Я вижу, вы не одобряете, — проговорил резчик. — Однако человек с вашим опытом должен знать, что иногда отец влюбляется в собственную дочь. Да, общество осуждает подобную связь, но осуждение бессильно прекратить ее. Нас оно, например, всего лишь побудило к действию.

Последний клубок головоломки занял отведенное ему место.

— Земейль не убивал вашу жену! Это сделали вы!

— Вы ничего не докажете, — фыркнул Лемос. — Но, ради интереса, предположим, что вы правы. Предположим, что мы с Мириэль стремились к уединению, а Патриция нам препятствовала. Кто, по-вашему, годился на роль злодея более, чем Мардо Земейль? В храм тогда частенько захаживали любопытные. И кому-нибудь, ну хотя бы мне, было вовсе не трудно убедить Патрицию при случае заглянуть туда.

— Вы убили ее… и собирались обвинить Земейля?

— Ее смерть приписали несчастному случаю, — ответил Лемос, — так что обвинять никого не пришлось.

— А потом вы взялись за самого Земейля.

— Мардо был жаден до власти. Такими людьми очень легко управлять. Рано или поздно, конец всегда один.

Ладонь Лемоса скользнула вниз, к животу Мириэль. Она не сопротивлялась, но Коррогли почувствовал, что она не столько возлюбленная, сколько рабыня, которая привыкла к принуждению и даже получает от него удовлетворение. На лице Мириэль появилось выражение болезненного безволия, чего при близости с ним никогда не бывало.

— Кажется, я до сих пор не поблагодарил вас, — продолжал Лемос. — Если бы не вы, я бы по-прежнему торчал в Алминтре. Я перед вами в неоплатном долгу.

Коррогли молча смотрел на него, не зная, что ему делать.

— Вы, наверное, удивляетесь, с какой стати я разоткровенничался, сказал Лемос. — Тут нет никакого секрета. Вашему упорству, мистер Коррогли, можно только позавидовать, оно вызывает у меня самое искреннее уважение. Напав на след — а я уверен, что вы на него напали, — вы идете вперед, пока не узнаете все, что можно. Я догадывался, что мы с вами еще встретимся. Я мог бы убить вас, но, повторюсь, я испытываю к вам чувство признательности, поэтому оставил вас в живых. Причинить мне вред вы вряд ли способны. Тем не менее предупреждаю сразу: я слежу за вами, и, если вам когда-нибудь вздумается вдруг побеспокоить меня, можете заранее считать себя мертвецом. А чтобы вы не сомневались в серьезности моих намерений, я советую вам обдумать все то, что вы сегодня услышали, спросить себя, каких дел может натворить Уильям Лемос теперь, когда он стал важной персоной. Вы меня поняли?

— Да, — отозвался Коррогли.

— Хорошо. — Лемос отпустил Мириэль, и та побрела к дивану. — Тогда позвольте с вами попрощаться. Быть может, вы навестите нас еще разок. Зайдете, скажем, к обеду. Разумеется, Мириэль всегда будет вам рада. Вы ей и впрямь нравитесь, а что касается меня, то я научился не ревновать. Боюсь, что после суда и всего, что было до него, она несколько не в себе, а ваше общество, быть может, ускорит ее выздоровление. — Положив руку на плечо Коррогли, он легонько подтолкнул адвоката к выходу. — Удовольствие штука редкая, и я вовсе не собираюсь лишать человека той доли удовольствия, которая ему причитается. Этому, так сказать, меня научило мое богатство. Вот еще одна причина, по которой я должен быть вам благодарен. И потому, — он распахнул входную дверь, — когда я говорю, что все, что у меня есть, — ваше, то ничуть не преувеличиваю. Воспользуйтесь нашим гостеприимством, когда вам заблагорассудится. Всего доброго.

Он помахал Коррогли рукой и захлопнул дверь, а адвокат остался стоять на улице, моргая от яркого солнечного света и ощущая себя брошенным на скалистом острове посреди неисследованного моря.

Ближе к вечеру, вдоволь набродившись по улицам, Коррогли заглянул в музей Генри Сихи и направился прямиком к стеклянной витрине, где помещался Отец камней. Лемос был прав: восстановить справедливость уже не удастся, и ему нужно принять как факт то, что его использовал человек, превосходящий, если такое возможно, чудовищностью самого Гриауля. Лучше всего, решил Коррогли, будет уехать из Порт-Шантея, и как можно скорее, ибо настроение Лемоса переменчиво и завтра он, вполне возможно, станет воспринимать Коррогли как угрозу своему благополучию. Впрочем, адвокат терзался не столько от сознания нависшей над ним опасности, сколько от того, что, будучи человеком более или менее порядочным — выражаясь словами Лемоса, глупцом, — хотел-таки осуществить правосудие. Невозможность восстановить справедливость повергала его в уныние и даже наводила на мысль о самоубийстве.