Сергей Волков - Пастыри. Черные бабочки

Дорога, по которой шагал Василий, оказалась не нужна никому, кроме него, и вскоре он углубился в лес, совсем перестав слышать и замечать приметы находящегося поблизости огромного города. Пора было еще раз повторить про себя все то, что Бутырин хотел сказать Шишакову:

«Дорогой Яков Михайлович! Под вашим чутким руководством я работал во вверенной вам»… Тьфу, фигня какая-то! Надо проще: «Яков Михайлович! Мы с вами коллеги, пусть и бывшие. Но я надеюсь, вы не откажете мне в моей просьбе»… Н-да, тоже погано… А если так, как говорится, «ближе к телу»: «Яков Михайлович! Одолжите мне, пожалуйста, тысячу долларов, на месяц, я сажусь писать книгу и рассчитываю рассчитаться с вами не позднее марта!» Да, «рассчитываю рассчитаться» — это шедевр русской словесности! В общем-то, неплохо, но все равно…»

«Вот ведь дурацкая у меня натура!» — сердито подумал Василий. И вроде бы не сказать, что был он особо нерешительным или трусливым, но в последнее время, как только надо совершить какое-нибудь деяние — тут же начинается мандраж. Казалось бы, чего проще — съездить к своему бывшему директору школы, под началом которого проработал несколько лет и который к тебе хорошо относится, и занять у него смешную, по сути, сумму! Самое главное — договорился ведь уже по телефону! Но все равно Бутырин шел и нервничал — а вдруг в последний момент откажет, а вдруг то, а вдруг се…

Он закурил вонючую отечественную сигарету — и как это раньше мы не замечали, какое дерьмо курим! Сегодня с утра перед Василием встала дилемма — купить пачку «Кента» и ехать на электричке зайцем, либо приобрести билет, но тогда денег оставалось лишь на «Пегас». Внушенный еще с детства страх перед нарушениями закона победил, и теперь он давился колючим, противным дымом и проклинал себя за, так сказать, «неотважность»…

Дорога нырнула в заваленный сугробами овражек, Василий поскользнулся и упал, выронив сигарету и матернувшись от неожиданности.

Овраг, в который он спустился, здорово вывалявшись в снегу, выглядел довольно мрачновато — поросшие кустами обрывистые склоны, замшелые стволы ольхи вокруг.

В довершение всего по дну оврага бежал парящий, незамерзающий ручеек. Вернее, это так принято говорить: «ручеек бежал», а этот — медленно, не издавая ни звука, тащил свою мутную воду куда-то в сторону речки с прямо-таки пушкинским названием — Черная. Вид у воды был такой, что того и гляди всплывет из невеликой глубины трупик крысы или еще какая-нибудь гадость.

Даже ветер перестал шуметь верхушками деревьев, или их шум просто не долетал на дно оврага? Василий, опомнившись, прибавил шагу, перебежал ручей по узким, в одно бревно, мосткам-кладям и принялся карабкаться вверх по тропинке, поскальзываясь и проклиная себя за то, что выпялился за город в легких ботинках.

Выбравшись из оврага, он отдышался (надо все-таки бросать курить!), как смог, отряхнулся от снега и двинулся дальше. Что-то изменилось в его настроении, но Бутырин никак не мог понять — что?

Шишаков сориентировал его достаточно точно — минут через пять Василий вышел к Черной речке и пошел берегом по узкой, извилистой тропинке. Вскоре впереди, меж деревьев, показались заснеженные крыши разномастных дач и коттеджей. Домики, дома и домищи — в зависимости от достатка владельцев, стояли на краю леса, в два ряда, и позади каждой раскинулись довольно приличные участки. Вот только использовали их дачники по-разному.

У одних девственно белела нетронутая снежная целина, у других высились, поблескивая чистыми стеклами, парники и теплицы, у третьих, видимо, самых крутых, радовали глаз расчищенные теннисные корты, торчали качели, навесы, а возле одной дачи, да что уж — дачи, дворца, — обнаружился даже бассейн, облицованный голубым итальянским кафелем под мрамор и укрытый на зиму синим горбатым тентом.

Дом Шишакова, самый крайний во втором ряду, особо не отличался от соседских — красный кирпич, крытая медными листами крыша, два этажа, просторная веранда, выходящая на участок, зеленый крашеный забор, гараж, сарайчик, словом, типовой домик «нового русского» средней руки с зеленой тарелкой разрекламированного спутникового Ти-Ви под коньком крыши.

Массивные ворота рядом с гаражом оказались заперты, но узкая калиточка сбоку — открыта, а поскольку хозяин предупредил Василия, что собаки у него нет, он смело толкнул приоткрытую створку и шагнул во двор.

Во дворе стояла тишина. Сюда выходили три широких окна дома, но они были наглухо занавешены темно-коричневыми шторами. У скамеечки из сугроба торчали лыжи — Шишаков любил спорт, это было его хобби, и он отдавал ему все свободное время. Еще посреди двора стояла машина, серый низкий слиток металла, с тонированными стеклами и странным номером. Бутырин особо не разбирался в тонкостях современных автомобильных номеров, но этот точно был каким-то необычным — много-много цифр и две буквы, латинские «Р» и «J». Машина явно не принадлежала Шишакову. Василий слышал, что он недавно купил «Мерседес», и это слегка смутило — выходит, у хозяина гости, он наверняка занят, а тут Василий со своей просьбой…

Но поскольку Рубикон в лице мутного ручейка был перейден, он решительно двинулся к дверям. Чтобы попасть в дом, нужно было пройти вдоль фасада с тремя окнами, повернуть за угол и подойти к торцу выходящей на участок веранды. Ее большие одностворчатые окна по зимнему времени наглухо закрывали ставни, а вот деревянная дверь почему-то оказалась приоткрытой.

Василий подошел к двери и уже собрался открыть ее и шагнуть на веранду, но тут его взгляд упал на развязавшийся шнурок. Появляться перед ясные очи шефа, пусть и бывшего, в таком виде не годилось, и Бутырин, придерживая локтем сумку, присел возле двери и начал завязывать ботинок. И тут до него донеслись голоса…

Нельзя сказать, что Бутырин был непорядочным человеком, но многолетнее общение с бизнесменами всех мастей привило ему одно очень поганенькое качество — скрытность. А это значит, если ты сделал что-то, неважно, плохое или хорошее, и тебя не застукали — считай, что ты этого не делал. Не пойман — не вор, короче говоря. И Василий начал подслушивать, самым гнусным образом подслушивать, притворяясь для блезиру, что возится с шнурком.

Говорили двое. Один голос — раскатистый бас, взрыкивающий, с какими-то медвежьими интонациями, явно принадлежал хозяину дома. Бутырин помнил, что еще когда они оба работали в школе, Шишаков на перемене вышел из своего директорского кабинета и рявкнул на расшалившихся не в меру первоклашек так, что один мальчик описался на месте.

Второй голос, гораздо тише Шишаковского, но очень твердый и какой-то бесцветный, не понравился Василию. Он так и не смог понять, с кем говорит хозяин дома, с мужчиной или с женщиной?