Исуна Хасэкура - Волчица и пряности. Том 14

– Что такое? – произнес вышедший, глядя на Лоуренса.

…Нет, это ему, видимо, показалось; у человека и впрямь на лице было написано удивление, но губами он еле шевельнул.

Сам Лоуренс был потрясен: вышедший был одним из четырех владельцев Торгового дома Делинка. Луц Эрингин, если память Лоуренса не подводила.

– Ну так что, все будет в порядке?

Стоя через улицу от Эрингина, Лоуренс услышал все тот же змеиный голос, однако обращены были эти слова не к нему.

Повернув голову, Эрингин обратился к другим, вышедшим из здания следом за ним.

– Да, да. Хотя оставшиеся товары необходимо проверить.

– Прежний владелец сказал, что от них можно избавиться.

– Нет, так не пойдет. Их, скорее всего, использовали для контрабанды. Сначала проверим их, потом уже будем думать о том, чтобы избавляться.

Судя по разговору, эти люди – городские чиновники; возможно, они осуществляли какую-то формальную процедуру, связанную с передачей прав.

– Не собирается ли достопочтенный господин заглянуть ко мне? Если у тебя найдется немного свободного времени – мне недавно доставили превосходное вино… – предложил один из чиновников.

Все и всегда хотят заслужить благорасположение городских чиновников, но эти чиновники явно пытались заслужить благорасположение Эрингина.

О весе Эрингина в городе яснее ясного говорило то, что он с легким взмахом руки отклонил приглашение.

– Нет, мне нужно возвращаться к себе в торговый дом. У меня назначена встреча, так что прошу прощения…

Последние слова он произнес, глядя на Лоуренса.

Чиновник, конечно, это заметил и тоже посмотрел на Лоуренса, но явно не заинтересовался.

– Что ж, в таком случае до свидания.

Он поклонился и зашагал прочь.

Вновь Эрингин заговорил лишь после того, как все чиновники свернули за угол и исчезли из виду.

– Господин Крафт Лоуренс! А я-то полагал, что следующая наша встреча произойдет очень и очень нескоро.

– А я, признаться, с грустью думал, что этот день вообще никогда не настанет.

Возможно, Ив когда-нибудь вернется вместе со своими подручными, которые, как и Эрингин, очень сильны в своих собственных областях. Однако Лоуренс прекрасно знал, что ему самому в их числе не бывать.

– Хе-хе. Не всякого успешного человека отличает амбициозность.

– Желал бы я, чтобы это относилось ко мне.

При этих словах Лоуренса на губах Эрингина мелькнула улыбка доброго старца; потом он склонил голову набок и произнес:

– Что ж, такие люди, как мы, должны ценить свои связи. Если у тебя найдется немного свободного времени – зайди ко мне в торговый дом, мне недавно доставили превосходное вино.

Он повторил слова, которые только что произнес чиновник. Его улыбка вдруг стала ядовитой, глаза прищурились и блеснули, точно полированным золотом.

– Ну, мне пора, – и он двинулся прочь.

Одет он был превосходно: плащ с длинными рукавами, очень теплый на вид меховой шарф, легкие кожаные сапоги.

Было странно видеть столь богато одетого человека, ходящего по городу без сопровождения, но, если учесть, чем Эрингин занимался, такое поведение – прогулки в одиночку, но напоказ – подходило ему идеально.

– Я бы ни за что так не смог.

Не хватило бы целой жизни, чтобы сосчитать истории о храбрых и решительных людях, которые тем не менее не могли победить одиночество.

Даже Хоро не была исключением.

Лишь те, кому это удается, достигают в жизни настоящих вершин. В этом отношении Лоуренс, провожающий Эрингина взглядом, не мог не отдать ему должное.

– Ну что ж, – произнес Лоуренс и тоже двинулся было с места – но вдруг обернулся.

У него было ощущение, что кто-то, кого он успел зацепить уголком глаза, резво скрылся из виду.

Долго и пристально он смотрел на пустынную улицу, но соглядатая так и не увидел. Решив, что ему показалось, Лоуренс направился на постоялый двор.

Когда он вернулся на постоялый двор, он обнаружил, что Хоро чрезвычайно недовольна – и это ему не показалось.

***

Обед состоял из ржаного хлеба с сыром и скромным количеством вареной чечевицы.

Это была простая пища, вполне уместная рядом со Священным писанием во время паломничества; однако Хоро, для которой этот обед положил конец нескольким дням, когда она могла наедаться до отвала, сочла его совершенно неприемлемым.

По-видимому, Эльза воспользовалась случаем и сделала заказ, когда владелец постоялого двора заглянул, чтобы их проведать.

– Этого даже близко недостаточно!

К счастью, сердитый возглас Хоро утонул в дребезге проезжающей мимо повозки; однако гнев волчицы от этого отнюдь не приугас.

Ее капюшон стоял колом из-за торчащих ушей, а балахон бился вокруг бедер, точно юбка аристократки.

– Не уверен, что есть роскошную еду каждый день так уж хорошо, – заметил Лоуренс, чем заслужил испепеляющий взгляд Хоро.

– А, так еще и ты собираешься мне об этом проповедь читать?

– …Хорошо, хорошо. Не сердись так.

Хоро, похоже, еще было что сказать, но в итоге она лишь фыркнула и отвернулась.

Фран была капелланом у наемников, она несла учение Единого бога со Священным писанием в руках; однако ее целью было отнюдь не спасать души, а, скорее, молитвами утешать тех, кто отходит в мир иной. Капелланам, заимствующим имя Господа для своих дел, люди дали прозвище «жнецы». Молитвы Фран предназначались исключительно для поля боя.

В то же время Эльза жила чистой жизнью, полностью следуя учению Единого бога.

Для Коула, который начал изучать законы Церкви, но не смог довести дело до конца из-за нехватки денег, это была великолепнейшая возможность, о какой он даже мечтать не смел. Лоуренс чувствовал, что, если Коул станет учиться у Эльзы, это будет хорошо и правильно.

Хоро тоже прекрасно это сознавала. Она сама пыталась передать Коулу свое достоинство Мудрой волчицы, но если бы и не пыталась – все равно в такой ситуации она бы не захотела душить его тягу к знаниям.

В результате ей оставалось лишь молча смотреть; с самой утренней мессы она просто таскалась за Коулом, пока Эльза давала ему свои уроки.

В «Хвосте рыбозверя» она могла скалить клыки, бросая вызов той разносчице, но проделывать то же самое с человеком вроде Эльзы было трудно. Эльза не выказывала каких-то особых намерений в отношении Коула, и, как бы Хоро ни рычала, дух соперничества здесь проявляла лишь она одна.

Для Мудрой волчицы такое положение было нестерпимо. И все свое раздражение она выплескивала на Лоуренса.