Андрей Валентинов - Рубеж

Сале танцевала у своего костра, и на крючке у нее…

О чем-то подобном я когда-то слышал. Но вот видеть — не доводилось. Обрывок цепи дымился и прыгал по траве, и подковы на нем не было, зато извивалось чешуйчатое тело размером с небольшую щуку.

Сале завизжала снова. Хостик плюнул, пряча стилет, Рам хихикнул; склонившись над добычей, мы едва не стукнулись головами.

На спине зверя ощетинился игольчатый гребень. Узкие глаза подернулись пленкой, двупалые лапы судорожно прижались к животу. Кусок подковы встал саламандрику поперек горла в прямом и переносном смысле — зверь издыхал. Совладав с эмоциями, Сале обмотала руки тряпками и ловко, как бывалый мясник, принялась свежевать тушку. К'Рамоль заинтересовался шкурой; оставив его и Сале разделывать саламандрика, я взял Хостика за рукав и оттащил от костра подальше.

Он не смотрел мне в глаза.

— Хоста… нельзя всю жизнь помнить зло. Особенно в походе. Особенно на пути за Рубеж… Я тебя не держу.

Он посмотрел на меня с горьким упреком.

— …и не гоню, — добавил я быстро. — Но мы на серьезное дело идем. Я в тебе уверен. И в Раме. И ты будь, пожалуйста, во мне уверен, а иначе… Он молчал.

— Хоста, — я переменил тон. — Ты этих… Приживников когда-нибудь своими глазами видел? Или только россказни?

— Своими глазами не видел, — сказал он после паузы. И добавил беззвучно: — Незачем мне…

У костра балагурил к'Рамоль — ему пришлись по нраву свежие саламандричьи окорочка. Как там говорила Селе — «голод утоляет на сутки, сил прибавляет, ну и мужское естество взбадривает, конечно…»

Приятного аппетита, дружочек Рам.

Только не объешься.

Росистым утром мы растолкали сонного паромщика и перебрались через медленную, в ошметках тумана реку. Левый берег ее был полной противоположностью правому — суровые каменистые холмы, никаких лесов, чахлые деревца жались друг к другу, будто солдаты отступающей армии, отбившиеся от своих и окруженные врагами.

— Рубеж близко, — сказала Сале, ни к кому конкретно не обращаясь.

Никто и не ответил.

На нашем пути лежал длинный овраг с крутыми склонами, живописный, разукрашенный всеми видами степной флоры, прямо-таки звенящий полчищами цикад. Войдя в овраг, мы уподобились бы потоку в жестком русле или колесу в глубокой колее — только вперед либо назад, и ни шагу в сторону. Дорога же по кромке оврага осыпалась, и путник, отправившийся поверху, так и так оказался бы внизу — но со сломанной шеей.

— Поехали, — я свернул в овраг. Сале помрачнела лицом, но ничего не сказала. Хостик и к'Рамоль привычно пристроились сзади.

Очень долго ничего не происходило. Над нашими головами лаковой полоской лежало полуденное небо, каменистые склоны уходили круто вверх — овраг боролся за право называться ущельем. Над порослями диких цветов вились бабочки всех семейств, всех отрядов, я в жизни не поверил бы, что такое возможно. Прежний-я, различавший оттенки цветов, умер бы на месте от восторга, прыгнул бы в траву с сачком наперевес, кинулся, не боясь расцарапать голые ноги…

Спина моя ссутулилась под грузом боевого железа.

О чем я сожалею?! О каком-то сопляке… Эдак любой взрослый может лицемерно вздыхать о ребенке, которым был когда-то, — пацан-де и чище был, и светлее челом, и талантливее, и благороднее… Да, Шакал?!

— Нет, — ответил тот, кого я по привычке звал Шакалом. — Ты — всего лишь железный болван с навыками рукопашного боя. А тот, в коротких штанишках, — тот был подарком этому миру, чудом, такие, как он, не в каждом поколении рождаются, и если бы тот бедный мальчик дожил до совершеннолетия — кто знает, каким был бы сегодня этот мир…

— Он все равно не дожил бы, — пробормотал я вслух.

— Да, — сказал Шакал, — но ведь как неприятно быть живой могилой!

— Стой! — звонко крикнула Сале и натянула поводья, и почти одновременно вскинул руку Хостик.

Тишина — если можно назвать тишиной исступленный хор цикад. Змеиное тело, струящееся в траве, спешащее уйти подальше с нашей дороги…

— Что, Сале?

Женщина напряженно смотрела вперед, туда, куда уводила едва заметная среди камней дорога.

— Хоста, ты что-то чуешь?

— За поворотом, — сказала женщина очень спокойно, и спокойствие было искусственным. — Штук двадцать… засада.

Хостик невозмутимо вытащил стилет. Я вздохнул сквозь зубы:

— Рутина… рутина, Сале. Не беспокойся.

В следующую секунду те, кто нас поджидал, вышли из-за поворота.

Да, Рубеж близко. Никогда прежде мне не приходилось видеть таких тварей, даже в сравнении с карликовыми крунгами они представлялись экзотикой.

Больше всего они походили на железных ежей, вставших на задние лапы. На очень больших ежей — посмотрел бы я на крунга, пожелавшего изготовить шипастый шар из шкуры такого ежика. Головы существ сливались с туловищем, морды казались не то чтобы человеческими — кукольными, причем вместо глаз мерцали различимые черные бусинки. Спины и затылки были покрыты сплошной порослью иголок, каждая сошла бы за хороший клинок.

— Приехали, — меланхолически пробормотал к'Рамоль.

Ежей было очень много. Сале не ошиблась.

Я подумал и спешился. По всей видимости, единственным незащищенным местом у противника является живот — а бить сверху по шипастым головам представляется малоэффективным.

— Хоста.

Он и так все знал. Стоял за моим плечом, как, говорят, стоит Смерть. Бить буду на поражение — Хостик должен поспевать, чтобы ни один из бедных ежиков не ушел в мир иной от моей руки. Только от Хостиной.

— Пропустите нас, — я, кажется, даже улыбнулся. — Видите ли, согласно давнему княжескому указу все дороги считаются общественными, поселяне обязаны пропускать путников через свою территорию, а если они отказываются — то не поселянами их следует считать, а дикими племенами, и обходиться соответственно… Я понятно говорю?

Болтая, я наблюдал за маневрами ежей. И ситуация казалась мне все менее определенной — мой клинок был ненамного длиннее их иголок, а у парочки особей, пожалуй, иглы были совсем как мой меч.

У ежей иголки — оружие обороны. А как у этих?..

Будто отвечая на мой вопрос, молоденький горячий ежик, стоявший на левом фланге, попытался достать отступающего к'Рамоля. Прыгнул вперед, крутнулся волчком; иглы веером рассекли воздух, лошадь Рама взвилась на дыбы, на лице всадника обозначилась паника:

— Рио!

Из к'Рамоля такой же боец, как из меня лекарь. А ведь еще и Сале…

Молоденький ежик едва устоял — инерция взметнувшейся железной шубы чуть не снесла его с ног. Прочие будут покрепче — вон у ежа-предводителя ножки как пни, такого и таран не снесет!

Один на один этот предводитель — не противник мне. Но до чего их много, перегородили ущелье, от железного лязга уши закладывает…