Ольга Грибова - Омут

Потом я обратил внимание на тепло ее кожи. Она обжигала пальцы; вдруг стало так больно, что пришлось отдернуть руку. Взглянув Эмми в глаза, я увидел не синее небо, а черную пропасть. Ее верхняя губа приподнялась вверх, обнажая ровные белые зубы и острые, напоминающие толстые иглы, клыки. От неожиданности я замер, затаив дыхание. Однажды мне уже приходилось видеть ее такой, и именно из-за этого я бросил Эмми, так как в ту минуту окончательно понял, что вампиру и охотнику нечего делать вместе. В тот раз, пока я смотрел в абсолютно черные глаза любимой девушки, внутри поднималось отвращение. Странно, но теперь все было по-другому. Вдруг пришло осознание, что, несмотря на вампирскую сущность Амаранты, я все еще продолжаю нежно любить ее, и мне, по сути дела, плевать, кем она является на самом деле.

Какую непоправимую ошибку я совершил девять месяцев назад! Только теперь я понимал, что ничто в этом мире не в состоянии изменить моих чувств к Амаранте, и для меня она всегда будет хрупкой девушкой, а не безжалостной убийцей. Пожалуй, именно в ту секунду в голове созрело окончательное решение вернуть ее во что бы то ни стало.

Резко вскинув руку, Эмми схватила меня за предплечье, и я почувствовал, как ее пальцы прожигают рубашку, а вместе с ней и мою кожу.

— Ты должен помочь мне, Влад.

Сейчас ее голос был слышен как никогда четко, но она все еще продолжала говорить шепотом, как будто боялась, что нас может подслушать кто-то посторонний. В следующее мгновение Амаранта отпустила меня и начала отступать, снова отдаляясь. Я попытался задержать ее, схватив конец белого платья, но он выскользнул из рук.

— Спаси меня, — просила Эмми срывающимся голосом, в котором слышались нотки страха и боли. Я вновь кинулся за ней следом, но попытки догнать ее ни к чему не привели.

Проснулся я с криком, весь в холодном поту, и уже привычным жестом потянулся к графину с водой, который теперь каждую ночь оставлял где-нибудь под рукой. Я привык думать, что все равно рано или поздно отправился бы на поиски Амаранты, так как повторяющиеся сны все-таки толкнули бы меня на этот шаг. Но в ту ночь случилось что-то необъяснимое, и этот факт сыграл решающую роль.

Встав с кровати, я первым делом направился к окну, чтобы немного освежиться и привести мысли в порядок. Номер располагался на третьем этаже. Распахнув двери балкона, я с упоением вдохнул поглубже теплый ночной воздух. Шагнув на балкон, поднял руки над головой, намереваясь потянуться, но в ту же секунду острая боль пронзила правое предплечье.

Удивленный и вместе с тем заинтригованный, я повернул голову, чтобы рассмотреть руку. Недомогание казалось внезапным и беспричинным, ведь экимму абсолютно точно не успел полакомиться мною, и перед сном все было в полном порядке. С замиранием сердца я закатал рукав рубашки, — сегодня я не успел раздеться перед сном, так меня сморило. Под рубашкой, точно на том месте, где во сне Эмми схватила меня за руку, виднелся четкий ожог в форме четырех продольных полос, которые были не чем иным, как отпечатками, оставленными тонкими женскими пальчиками.

Нельзя передать словами то, что в ту минуту творилось в душе. Я чувствовал одновременно и радость от того, что все это было не только сном, и ужас при мысли, что Амаранта находится в опасности. Вся эта эмоциональная чехарда за считаные мгновения пронеслась в голове, но одна мысль четко выступила на передний план: в самое ближайшее время я отправляюсь на поиски Эмми. Теперь, когда я точно знал, что Амаранта нуждается во мне, в мире не было такой силы, которая смогла бы меня удержать. «Разве что отец», — скромно напомнил о себе внутренний голос.

8

ОТЪЕЗД

Впервые за всю жизнь мне предстояло надолго расстаться с семьей. Конечно, когда мы с Димой были еще детьми, и у отца выдавались особо горячие недели, он оставлял нас с братом в какой-нибудь школе-интернате, но это немного другое. Теперь я по собственному желанию собирался уехать от него, а подобного никогда не случалось. Даже когда много лет подряд я ненавидел отца, в голову ни разу не приходила мысль уйти от него. Слишком многое связывало наши жизни воедино.

И хотя решение было принято окончательное и обжалованию не подлежало, предстояло придумать, как сообщить о нем остальным. Времени на постепенную моральную подготовку отца и брата к этой новости, само собой, не было. Более того, я начал собираться в дорогу в ту же ночь.

Необходимые для дальнего пути вещи поместились в одной небольшой дорожной сумке. Да мне и не требовалось много. Единственное, о чем я пожалел, так это о винчестере, который придется оставить. Я еще не знал, как именно собираюсь путешествовать, будет это поезд или машина, или еще какой-нибудь вид транспорта, но в любом случае винтовка лишь служила бы источником постоянной тревоги. Таким образом, в багаже не нашлось места винчестеру, и этот факт меня, человека привыкшего всегда иметь под рукой как минимум несколько видов холодного и огнестрельного оружия (под двойным дном заднего сиденья «Мерседеса» скрывался целый арсенал), немного беспокоил. Из-за отказа от оружия появилось чувство беззащитности, но ради Эмми можно пойти и не на такое.

К шести утра все было готово. Взволнованный предстоящим разговором и отъездом, я, естественно, не мог заснуть и, включив телевизор, ждал отца. В том, что сегодня с утра он зайдет меня навестить и расспросить о вчерашнем, сомневаться не приходилось.

Я не замечал, что происходит на экране, телевизор служил лишь фоном для мыслей о том, что сказать папе. Лишь Дима знал сюжет моих кошмаров и свято хранил секрет, полагая, что рано или поздно я сам расскажу обо всем отцу. Папа был в курсе того, что мне в последнее время снятся какие-то странные сны, но не догадывался об их содержании. Каждый раз, когда отец пытался что-то выведать, я увиливал от ответа, ссылаясь на то, что не запомнил сюжет очередного кошмара. И вот сегодня в ряду прочего мне предстояло признаться в обмане. Эта мысль неприятно зудела в голове.

Конечно, можно позволить себе проявить малодушие и просто незаметно уехать, так сказать, по-английски, не прощаясь, а потом позвонить и объяснить, что со мной все в порядке, и я вернусь, как только решу свои проблемы. Идея, честно говоря, была крайне соблазнительной, но часть меня (лучшая часть, должен заметить) не без основания полагала, что члены моей семьи достойны знать правду. Иногда иметь совесть очень накладно, особенно если учесть, что я не из тех, кто умеет с ней бороться. Поэтому я упорно продолжал лежать в номере перед телевизором и ждать прихода отца, мечтая при этом оказаться как можно дальше отсюда.