Роджер Желязны - Порождения света и тьмы. Джек-из-Тени. Князь Света.

Но плачет Нефтида у моря и говорит:

— Это слишком! Этого никогда не будет!

И Принц Который Был Тысячью встает и поднимает вверх руки.

Внутри облака, что нависает над ним, появляется женский силуэт. Пот выступает на лбу у Принца, и женская фигура становится все отчетливей и отчетливей. Он шагает вперед, пытаясь обнять ее, но руки его обхватывают лишь легкий дымок, и имя его, а имя его — Тот, словно рыдание, звучит у него в ушах.

И затем он остается один — у моря, под морем, где огни в небе — это обычные рыбьи брюшки, занятые перевариванием обычной рыбьей пищи.

Глаза его увлажняются, и он испускает проклятие, ибо знает, что в ее власти положить конец своему существованию. Он зовет ее по имени, но не дожидается ни ответа, ни даже эха.

И теперь он уверен, что Безымянное умрет.

Он швыряет в океан камешек, и тот не возвращается.

Скрестив на груди руки, он уходит, и песок засыпает его следы.

В просоленном воздухе пронзительно кричат морские птицы, высоко, на тридцать футов над водой высовывает голову зеленая рептилия, длинная ее шея раскачивается из стороны в сторону, затем снова погружается в воду.

Марачек

Взгляни теперь на Цитадель Марачека в Центре Срединных Миров...

Все мертво, уныло, пусто. Неподвижно, безжизненно, безмолвно. Расцвети его прахом.

Часто приходит сюда Принц Который Однажды Был Богом — многое обдумать.

На Марачеке нет океанов. Уцелело лишь несколько пузырящихся родников, теплых и солоноватых, от которых разит псиной, словно от мокрой дворняги. Солнце его — очень старая, крохотная красноватая звездочка, слишком респектабельная или, может быть, ленивая, чтобы пуститься во все тяжкие, стать новой и уйти в пароксизме славы, она изливает вместо этого весьма анемичный свет, который идет на пользу глубоким синеватым теням, отбрасываемым причудливым каменным стаффажом среди бескрайних пляжей охры и сепии, каковыми подставляется Марачек ветру; и звёзды видны, хоть и слабо, над Марачеком даже и в полдень, ну а вечером горят они над выутюженными ветром равнинами, словно неоновые, ацетиленовые лампы, подчас — как лампы-вспышки; и плосок и уныл почти весь Марачек, хотя и перекраиваются по два раза на дню его равнины, когда достигают ветры своего бесплодного оргазма, сметая песок в кучи и тут же рассеивая их, все тоньше и тоньше вытачивая зернышки песчинок, — так что весь день висит в воздухе желтоватой мглой прах, наработанный ветром на рассвете и в сумерках, и вуаль мглы этой еще более умаляет звездочку Марачека для шарящего по небосклону ока, — все, в конечном счете, сглаживая и улаживая; сровненные с землей горы, ваянные-переизваянные гротески скал, бесконечная череда погребений и раскопок, — такова поверхность Марачека, послужившая, конечно, когда-то ареной для деяний, исполненных славы, мощи, блеска и великолепия, вопиет о подобном выводе сама ее банальность; но есть еще одно здание на Марачеке в Центре Срединных Миров, которое свидетельствует о подлинности этого наименования, а именно — Цитадель, которая, вне всякого сомнения, будет существовать, пока существует сам этот мир, хотя, быть может, не раз занесут ее пески — и вновь раскроют, — пока не наступит окончательный распад или общее оцепенение; Цитадель — столь древняя, что никто не может наверняка сказать, что была она когда-то выстроена, — Цитадель, является которая, вполне вероятно, древнейшим городом во всей Вселенной, разрушенная и отстроенная заново (кто знает, сколько раз?) на том же основании, снова и снова, быть может, с самого воображаемого начала иллюзии, называемой Время; Цитадель, которая самой своей статью свидетельствует, что и в самом деле существует нечто, способное превозмочь, чего бы это ни стоило, превратности судьбы, — о которой написал Врамин в «Горделивой окаменелости»: «...Упадка сладость не касалась никогда твоих порталов, ибо судьба — янтарь, берет все на себя...» — Цитадель Марачек-Карнак, архетипический град, который населяют ныне в основном проворные крохотные твари, чаще всего насекомые и рептилии, питающиеся друг другом, одна из которых жаба) существует в данный момент Времени под перевернутым кубком, который стоит на древнем столе в самой высокой башне Марачека (в северо-западной), когда тщедушное солнце встает из праха и сумрака и смягчает беспощадный свет звезд. Таков Марачек.

Когда сквозь двери с Блиса входят сюда Врамин и Мадрак, складывают они свою поклажу как раз на этот старинный стол, сделанный из одного куска какой-то розовой, неестественной субстанции, которая не по зубам даже и самому Времени.

Это место, где проносятся в ярости призраки Сета и монстров, с которыми он сражается, сквозь мраморную память — разрушенный и отстроенный заново Марачек, древнейший из городов, — извечно.

Врамин вправляет Генералу левую руку, вставляет правую ногу; разворачивает ему голову, чтобы она опять смотрела вперед, затем копается в механизмах шеи и фиксирует ее в таком положении.

— Ну а как поживает другой? — интересуется он.

Мадрак отгибает Вэйкиму веко, щупает пульс.

— Похоже, просто шок. Как ты думаешь, кого-нибудь когда-нибудь вырывали из самого фокуса фуги?

— Мне о таких прецедентах не известно. Мы, без сомнения, открыли новый синдром, этакий временной шок; я бы назвал его центробежным эффектом фуги — или эффектом центрифуги. Наши имена, чего доброго, попадут в учебники.

— И что ты предлагаешь с ними делать? Ты можешь их оживить?

— По всей вероятности. Но они тогда начнут все сначала — и, может статься, будут продолжать, пока не разнесут и этот мир.

— Ну, здесь не так уж много что разносить. Стоило бы, наверное, заняться продажей билетов, а потом выпустить их на волю. Могли бы недурно подзаработать.

— О цинизм торговца индульгенциями! Только тип в рясе способен додуматься до такого!

— Да нет! Я этому, если ты припоминаешь, выучился на Блисе.

— Ну да — там, где гвоздем программы на Ярмарке Жизни стал сам тот факт, что она может кончиться. Но ты знаешь, в данном случае мне кажется, что разумнее всего будет забросить их в какие-либо удаленные миры и предоставить там превратностям собственных их судеб.

— Тогда зачем же принес ты их в Марачек?

— Я не брал их сюда! Их просто засосало в дверь, когда я открыл ев. А сам я направлялся сюда, потому что всегда проще всего добраться до Центра.

— Может быть, обсудим программу наших ближайших действий?

— Давай пока что немного отдохнем, я закреплю для этого их транс. А потом можно будет просто открыть другие двери и уйти, оставив их здесь.