Елизавета Батмаз - Приговоренная к смерти. Выжить любой ценой

Алла, не найдя во мне ответной реакции, ушла — больше она не посещала наш дом.

Надо сказать, что после того, как я потеряла ребенка, и позже, после того, как умоляла Глеба меня убить, муж стал относиться ко мне немного лучше. Он говорил, что должно пройти время, прежде чем его наставления станут вновь актуальными для меня. Эту временную передышку я хотела использовать в своих целях.

Я лежала ночами и думала о том, как мне избавиться от гнета мужа. Глеб заметил, что я не сплю, и стал опять давать мне снотворное. Но больше я не хотела принимать лекарства, которые были способны помутить мой разум. Я научилась незаметно не проглатывать таблетки, к счастью, мужу не могло прийти в голову, что я не следую его указаниям. Как любой другой тиран, он был искренне уверен в своем полном контроле над жертвой.

В одну из таких бессонных ночей, когда мне казалось, что решения не найти, я вдруг

решила использовать последний шанс связаться с людьми. Я, жертва насилия, решила искать помощи у милиции. Это звучит глупо, но тогда я действительно хотела верить в силу правосудия. Пусть Глебу удалось запутать врачей, моих родителей, но в милиции меня обязаны беспристрастно выслушать и помочь.

Глеб уже давно не выпускал меня из дома одну, он забрал мои ключи и каждый день, перед выходом на работу, запирал все двери. Сбежать я не могла: на окнах первого этажа стояли решетки, а если бы я спрыгнула со второго — непременно бы разбилась. Наш дом стоял почти на пустыре, поэтому звать кого-то на помощь было бессмысленно. Я не могла позвонить никому из знакомых, потому что они были предупреждены о моем мнимом психическом расстройстве и не стали бы меня даже слушать.

Решение обратиться в милицию было действительно спонтанным, я почти блефовала, хотела еще раз испытать судьбу — вдруг там мне поверят?

Я позвонила, как только Глеб вышел из дома, хотела выиграть немного времени. Мне ответил дежурный, который как-то быстро согласился соединить меня с отделом. Мне ответил человек, который представился как лейтенант Соловей. Он, как показалось, внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ и пообещал заглянуть к нам вечером, когда муж будет дома.

Весь день я ждала развязки этой истории, вечером пришел муж и как ни в чем не бывало потребовал ужин. Я сидела и с трепетом ждала, когда в дверь постучат. Поужинав, муж, как обычно, картинно вздохнул и сказал, что сегодня произошло странное происшествие.

— Мне позвонил бывший одноклассник и сказал, что ты, оказывается, решила заявить на любимого супруга. Что же, он долго смеялся над твоим рассказом. Невозможно поверить, что я способен на такое. Ты знаешь, что за клевету дают реальные сроки, дорогая? — участливо спросил меня муж. — Я не хочу, чтобы моя любимая жена оказалась за решеткой. Больше не звони туда, хорошо? А не то мне придется тебя серьезно наказать.

С этими словами он покинул комнату, а затем вернулся со своим любимым ремнем, и я получила от него пятьдесят ударов, по удару за минуту его разговора с милиционером.

Итак, ждать официальной помощи мне было неоткуда.

Вторая моя попытка получить свободу также не увенчалась успехом.

Прошел ровно месяц после того момента, как я обратилась в милицию. Глеб, казалось, забыл об этом происшествии, даже бить меня стал через день, давая хоть немного времени, чтобы прийти в себя. Новую попытку он спровоцировал сам. В тот вечер муж был на юбилее одного из коллег и пришел домой явно в нетрезвом состоянии. Несмотря на то что его штормило, он хотел как всегда поговорить. Началось с того, что он упрекал меня в лености, праздности и тщеславии — это было делом обычным, поэтому я слушала вполуха. Но потом он стал по привычке жаловаться на судьбу, и разговор принял несколько иной оборот.

Глеб сидел на кровати, как всегда, спиной ко мне, рассматривал своего любимого Мунка и рассуждал о том, что жизнь к нему несправедлива.

— Аня, вот скажи мне, почему мне в жизни только никчемные бабы попадаются, а? Вы все время хотите меня обмануть, ненавидите, может, даже презираете. Одна моя мать чего стоит. Родила меня, развелась с отцом и бросила, как безродного щенка, — все вы одинаковые. Все. Что думаешь, мне хорошо жилось с отцом? Да ему также было на меня плевать — водил каких-то женщин, жил в свое удовольствие, пил и сдох под забором, как собака. Матери до меня никогда дела не было, жила в доме, проблем не знала, — и все равно сдохла. И мы все умрем, пойми. Зачем бояться смерти, если можно добровольно уйти и очистить душу от грехов? Я же добра тебе хочу, понимаешь! — со злостью ударил кулаком по кровати Глеб.

— Да, я понимаю, — эхом последовал мой ответ.

— Ничего ты не понимаешь, тебе жизнь нужна, как им. Катька вот тоже до последнего сопротивлялась, хотя я же ей говорил, что потом лучше будет. Приятнее светлая память, чем нечестивое существование.

Я не знала, кто такая Катька, но муж явно ждал ответа.

— Да, думаю, она была не права, — осторожно заметила я.

— Еще бы, вечно ныла, говорила, что жить хочет, просила отпустить, денег хотела мне дать. А что теперь, нет ее, зато вот, — муж кивнул в сторону картины, — ее работа осталась. Так ведь лучше. Вот тебе пока уходить нельзя, потому что от тебя ничего не останется, вспомнить нечего, ты у нас совершенно никчемная, талантов ноль, запросов много, вот и приходится тебя терпеть. Нет, если, конечно, захочешь, можешь уйти, буду всем показывать пролетарскую красную ленточку, — пьяно усмехнулся Глеб.

— А кто такая Катя, ты мне о ней расскажешь? — спросила я.

— Что рассказывать! Хорошая была девка, да глупая, как и все вы. Взял, надеялся, что можно перевоспитать, но нет, все вы одинаковые — животные. Поэтому она приняла правильное решение, Уважаю, понимаешь, вот уважаю я ее за это.

— Так это была твоя жена?

— Была.

— Но ты же говорил, что развелся?

— Была, развелся, а потом нас и жизнь развела. Вот как бывает, — сказал Глеб.

— Может, тебе еще налить? — спросила я мужа.

— Ну уж нет, я сам, а то ты такая неумеха, что все бутылки разобьешь, — ответил муж и, пошатываясь, вышел из комнаты.

Я сидела на кровати и думала о словах Глеба — выходит, что женщина, которая была с ним до меня, умерла, и он говорит, что она сама сделала правильный выбор. Неужели она стала такой же жертвой, как я, неужели выбрала забвение, только чтобы не оставаться со своим мучителем?

Я понимала, что, если бы Глеб был трезв, он бы никогда не рассказал мне о подобном эпизоде своей жизни, поэтому предчувствовала, что мне обязательно достанется за то, что я узнала, но прошло десять, двадцать минут, затем полчаса, но Глеб не возвратился в комнату.