Аня Сокол - На неведомых тропинках. Шаг в пустоту

Когда я нашла в себе силы неуклюже встать, змея стаскивала темное тело с неподвижного падальщика. Сердце пропустило удар, Веник был залит кровью.

— Он жив, — уловила мое волнение явидь.

На мужчине живого места не было. Гарха выглядела еще хуже, не мудрствуя, гробокопатель отгрыз ей глаз вместе с частью черепа, белесые края которого бесстыдно выглядывали из раны. Я знала, что он зверь, теперь знала, до какой степени.

Напавшая на Пашку тварь лежала чуть поодаль, в неестественной позе с перебитым хребтом и перекрученными многократно сломанными конечностями. Вывернутая в обратную сторону морда смотрела на нас пустыми кровоточащими глазницами. Змея могла похвастаться глубокими царапинами вдоль и поперек хвоста, судя по всему, не причинявшими ей особого беспокойства.

— Прекрати скулить! — рявкнула явидь, снимая рюкзак.

Я села рядом с Веником, зажала рану на ладони и усилием воли заставила себя успокоиться. Явидь вытащила из переноски Невера, он тихонько пискнул и задрожал. На кончике упитанного хвостика алела широкая, в пол-ладони ссадина, чешуйки беспорядочно встопорщились, меж ними выступила кровь. Пашка издала сосущий звук и плюнула на ранку густой, как желе, слизью. Змееныш тут же затих, пальцы с треугольными когтями с любовью стали втирать «лекарство» в чешую.

Я стиснула зубы и склонилась к неподвижному гробокопателю. Кровь уже остановилась, но раны выглядели устрашающе.

— Он умрет? — спросила я.

— Не знаю, — ответила змея и, подумав, добавила: — Вряд ли. Заложенная душа не позволит.

Костра не разводили, нечем было: ни спичек, ни зажигалки, да и опасались привлечь внимание. Посаженный в рюкзак Невер долго возился и никак не мог заснуть. Змееныш был голоден. Детская смесь, даже будь она у нас, тут не помогла бы. Нелюдей вскармливают кровью. Желательно свежей. Желательно человеческой, но сошла бы и звериная. Жаль, что звери со всей округи попрятались. Пашка подумывала напоить его своей, но отказалась от этой идеи. Пару раз глянула на меня с сомнением и махнула рукой. Невер все-таки заснул. Крайние меры так и остались крайними.

Через час рука опухла, боль стала привычной, но никак не терпимой. Все, на что я была способна, это прижимать к себе ладонь, скрипеть зубами, шмыгать носом, постанывать, когда становилось совсем невмоготу. И старательно отводить глаза, сосредотачиваясь на чем угодно, даже на боли, только не на очнувшемся гробокопателе.

Луна то освещала дорогу, то пряталась, накрывая нас темнотой. Падальщик ел. Безголовый труп, который притащила для него явидь, оставляя за собой след из земли и ошметков плоти.

— Ему нужна пища для регенерации, — пояснила Пашка, кивая на гробокопателя, вырывающего из тонкого плеча девушки-суккуба руку. — Гархи и чумной Петр не самая полезная еда. Кстати, — она воткнула в землю рядом с левой ногой трупа мои ножи. На светлых лезвиях подсыхали бурые пятна, мой взгляд, как намагниченный, вернулся к трупу, — не забудь.

Плоть отходила от костей с треском, рвались сухожилия, лопалась под острыми зубами кожа.

«Не смотри, — уговаривала я себя. — Не надо! Святые!» Я отворачивалась, закрывала глаза, пыталась не думать — бесполезно. Комок желчи стоял в горле. Я не удержалась и кинула быстрый взгляд, чуть повернув голову. Острые зубы вгрызлись в тонкое запястье, рука, вырванная из предплечья, заканчивалась темно-бордовой кляксой, в середине которой белела кость.

Что останется от девушки к концу трапезы? Неуместный вопрос, ответ на который я знать не хочу. Горечь рванулась выше, я отвернулась, склоняясь над землей, стараясь выровнять дыхание. Пашка засмеялась. Голова кружилась, очередной чавкающий звук, в горле все клокотало от спазмов. Я заставила себя выпрямиться и с трудом сглотнула слюну.

— Извини, если оскорбила твое чувство прекрасного, — голос Пашки был полон яда, — но падальщик нам нужен. Юково закрыто. — Она оглядела темную дорогу. — Неизвестно, в какую погань мы вляпались.

Я не убежала, не заплакала и не сказала гробокопателю ни слова. Полагаю, мне есть чем гордиться.

В Бесово мы вернулись к утру по времени внешнего круга, или через два часа по внутреннему. Наш длинный день, который начался посвящением в filii de terra, все никак не хотел заканчиваться.

Семь часов по бездорожью со стремительно распухающей рукой дались нелегко. Я пожалела, что мы не остались, что не попытались пройти сквозь защитный барьер. После боя, после съеденных трупов, поздновато вспомнившегося предостережения целителя и опасений нарваться на еще одну ловчую яму с гархами самым разумным было уйти, затаиться, переждать.

Через несколько часов пути я уже не была в этом столь уверена. Казалось, что мы идем по лесным тропам вечно, что это наше наказание, определенное низшими. Я даже не уверена, что помню весь обратный путь. Часа через полтора опухоль стала малиновой, а еще через час посинела. Я снова стала поскуливать. Переход не запомнился вовсе, оно и к лучшему. Итог один: в село я вошла на заплетающихся ногах и не вполне самостоятельно.

Староста Бесова выглядел очень характерно. Из-под закатанных на лодыжках джинсов выглядывали круглые лошадиные копыта в обрамлении курчавых волос. В Бесове командовал… нет, не бес, а черт. Я даже хихикнула над несостоявшимся каламбуром, впрочем, получился не смех, а всхлип, так что остальные не оценили.

Чертей принято изображать с раздвоенными свиными копытами, а не крупными, как чашки, с твердой роговой пластиной. Таким снарядом прилетит с разбегу — мало не покажется. Серая майка поло в тон подковам, шучу, копытцам, темно-красные, как спелые вишни, глаза, чуть припорошенные сединой виски, темные кудрявые волосы, над которыми на сантиметр выступали скромные серые рожки. Со спины, когда он стоял, можно было принять за человека, когда же двигался — ни в коем разе, копыта вместо ступней, придавали его походке совсем другую динамику. Хвоста не разглядела, искомое место было надежно прикрыто голубым денимом. Для мужчины он был невысок, с меня, но, похоже, нисколько не переживал по этому поводу.

Такко, как назвала его явидь, был собран и деловит. Мы же устали и мало что соображали, Невер часто просыпался и плакал, от того на вопросы отвечали честно и кратко, желая поскорее отделаться от настырного черта.

— Приказ о военном положении пришел в пять часов, — пояснил староста, выслушав объяснения, какого черта, простите лешего, мы забыли на вверенной ему стежке.

Лицо у Такко было вполне человеческое, никаких свиных пятачков или волчьей губы. Смуглый и излишне волосатый мужчина на копытах. Разве что губы устрашающе черные, да еще рога… что-то я даже в мыслях начала заговариваться.