Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр

И вправду, неудобно: азарский царевич да с шишкою на лбу…

В той день возвернулась я к себе в покои задуменная-призадуменная. И нисколько не удивилася, обнаруживши гостью позднюю.

— По добру ли тебе, Зославушка, — молвила Марьяна Ивановна.

Хозяин ее принял честь по чести.

Стол накрыл праздничною расшитою скатертью. Самовару принесть изволил. Чай духмяный самолично заварил и, ставши за креслицем, подливал в чашку, да не простую, из белого парпору, столь тонкого, что на просвет все видать. Я и не помню такой: по краешку ободочек золотой, сбоку — ружа, малеванная. Дужка тонюсенькая, пальцами взять страшно.

Откудова взялася?

— И вам, Марьяна Ивановна, по добру, — я поклонилась, хотя ж… вот не ведаю.

Марьяна Ивановна — особа достойная, каковую в гостях принимать — честь. Да… все одно копошился под сердцем червячок.

Пришла.

И вошла, хоть дверь запертая была. Сама помню, как запирала.

Сидит.

Чаи пьет.

И глядит на меня, будто бы именно я тут даже не гостьюшкой, а просительницею.

— Присаживайся, Зославушка, — Марьяна Ивановна рученькою повела, и Хозяин кинулся исполнять повеление. Только кинул на меня извиняющийся взгляд: мол, может и рад был бы не пустить, да что он способен супротив магички?

Я и присела.

И чашку с чаем приняла.

— Пей, Зославушка… пей… тебе сейчас пить надо много, чтоб отрава вышла. И кушать… отчего ко мне не заглянула?

— Да вот…

— С женихом, конечно, спорить — дело дурное, да неодобряю… вынес барышню без чувств, так ей самое место среди целителей, а он ее среди дружков прячет. Будто бы они помогут… — она покачала головою.

Марьяна Ивановна говорила с укоризною, с сочувствием даже.

— Тебе повезло несказанно, что дым оказался не ядовит. А если бы вдруг отрава? Получил бы твой азарин мертвую невесту… хотя… — по губам Марьяны Ивановны скользнула улыбочка. Скользнула и исчезла, будто не было. — Что молчишь, Зославушка?

— Так не знаю, что сказать…

Не умею я со словами играться, как иные.

— Не знаешь… бывает… конечно, бывает… простой девушке такого жениха получить — удача великая… только если подумать, зачем азарину невеста-простолюдинка?

— Не знаю.

— И вновь не знаешь… никто не знает… ты, конечно, девушка видная. Кое в чем и завидная… но насколько? Обстоятельства, они имеют обыкновение меняться. Сегодня завидная, завтра и помеха… не слышала ты, небось, но азарину предложили боярыню Радомилу в жены…

И замолчала, вперилась взглядом в лицо.

А я… я вот… с чегой-то мне примерещилося, будто бы Марьяна Ивановна добра? С того ли, что прошлым разом она со мною беседу ласковую вела? Иль с того, что позволила в прошлое свое заглянуть?

Секреты открыла.

Приоткрыла.

И верно, лишь те, которые сама желала открыть.

Ныне-то я разумею, что мои силы урожденные — сущая безделица супротив опыту магического, коего у Марьяны Ивановны не одна сотня лет за плечами.

— Это Ильюшечки сестрица. Ей намедни пятнадцатый годок пошел. Конечно, маловата она для жены, а вот для невесты — самое одно, — продолжила Марьяна Ивановна, чаек прихлебывая. И чашечку держала так, аккуратненько, двумя пальчиками. Мизинчик оттопыривала.

Платье на ней богатое.

Ткань с переливами, скатным жемчугом расшитая, да цветами, да птицами.

На плечах шаль лежит пуховая, с кистями.

И глядится Марьяна Ивановна взаправдошнею боярыней.

— Конечно, приданого за девицей не дадут, но Кирей и сам богат без меры. Что ему золото? Но другое дело, что Радомила, как ни крути, царское крови. И брак с ней упрочит собственные его позиции. Не все азары стремяться с Росским царством воевать. Много найдется и таких, которые решат, что худой мир лучше доброй свары. Пей чаек, Зославушка. И вареньица возьми.

— Если б Кирей пожелал, я б ему перстень сразу возвернула, — только и сумела я промолвить. А Марьяна Ивановна вновь усмехнулася, дескать, глупости ты, девка, говоришь.

— Конечно, но…

Она отставила чашечку, провела пальчиком по жемчугам.

— Видишь ли, Зославушка, в верхах не принято помолвки рвать. Сказанное слово не возвернуть… это ж как признать, что ненадежно оно.

Киваю.

Чаек пью.

Думаю… пытаюся думать, поелику от мыслей ли, от дня нынешнего тяжкого, но в голове вновь гудение появляется.

— Бросил одну невесту, как знать, не отправит ли прочь и другую. Ты мне симпатична, Зославушка…

И в глаза глядит.

А у самой-то блеклые да холодные, вымороженные будто бы.

— Потому и хочу тебя предостеречь. Осторожней будь.

— Думаете, Кирей меня… — слова несказанные в горле комом стали.

Кирей… он-то всякого натворить способный. И какие такие мысли в голове его рогатое бродют, мне того не ведомо, однако не права Марьяна Ивановна.

Не причинит он мне вреда.

Да и не нужна ему Радомила, будь хоть пятижды царских кровей.

Успокоилося сердце этим, а Хозяин поближе банку с медом подвинул, утешая. И внове потупился: видит, до чего неприятна мне нынешняя беседа, и гостья, но что уж тут поделаешь.

— Думаю, если с тобой вдруг произойдет несчастье, он не сильно огорчится. Конечно, сам руки марать не станет, это не в его характере и позорно. Но с другой стороны кто ты, и кто Радомила? С тобою он поспешил, — Марьяна Ивановна чашечку на стол возвернула, ручкою рученьку огладила, а я и заприметила, что пальцы ее ныне сделались белы и холены, что у молодой.

Странно.

— Зелье, — она мой взгляд заприметила. — Ты себе, Зославушка, не представляешь, на что способен талантливый зельевар. Вот взять хотя бы нашу Люциану… конечно, негоже о других спленичать.

Ага, не для того ли она явилася?

Яду принесла.

Гадючьего. Целебного.

— Ей, небось, пятый десяток пошел, а выглядит, что молодая… и выглядеть так будет. И я, каюсь, грешна… всецело омолодиться уже не выйдет…

Ей не седьмой десяток, и не восьмой, небось, сотню разменяла, а то и две.

— …но по мелочи себя побаловать… отчего б и нет? Ты пока сама молода, не понимаешь, до чего скоротечна красота…

И рученьки в рукава широкие спрятала.

Вот диво… я ж ни словечка не сказала. Охота молодиться? Пущай. Не мне судить. Вот не у нас, в Барсуках, в Конюхах соседних, баба одна живеть. Семерых народила, годков сменяла немало, а все себя девкою мнит. На ярмароке давече видала ее. Лицо набеленное. Щеки нарумянены. Брови угольками выведены густые, над носом смыкаются. Не брови — крылья ласточкины. Волосы зачешет гладенько да отваром луковой шелухи выполощет, чтоб, значит, седину прибрать.