Рассказы об Алой - Анна Поршнева
Идет, значит, наша колдунья по самой чаще, куда едва долетают лучи солнца, ядовитые травы посохом отодвигает, злой крапивы сторонится, на уханья сов внимания не обращает, за болотными огоньками не гонится. И выходит на чудо-полянку. Полянка вся заросла душистыми цветами, а в самом центре на припеке растет молодая елочка и под елочкой той притаилась стайка грибов. На вид – обычные себе боровики: упругие, кряжистые, в самом соку.
Достала Алая нож и приготовилась срезать грибы. Как вдруг самый мелкий из них открыл глаза, сдвинул шляпку набекрень и грозно сказал:
– Не замай!
– Чего? – удивилась женщина.
– Не трожь, говорю!
– Вот еще! Я полдня вас искала, а теперь не трожь? – сурово ответила Алая и срезала наглого гриба под корень. А этот малышок как засвистит разбойничьим посвистом! И тут же полянка преобразилась. Цветы обратились острыми зубами, елочка – длинным языком, грибы – вкусовыми сосочками и стала эта огромная пасть смыкаться вокруг колдуньи. Эх! Сейчас пропадет Алая ни за грош, и не о ком мне будет больше вам рассказывать! Ну, да не на такую напали. Сорвала она с головы платок, отливающий мертвенной зеленью, и бросила наземь. Тут же волосы из платка поползли в стороны и оплели в мгновенье всю пасть. Та было пыталась освободиться, да недолго рыпалась и снова стала обычной солнечной полянкой. Тут уж Алая вырезала всю грибную семейку и сложила в корзину, так что они, даже если б очень сильно захотели, не могли удрать, и пошла домой. Платок из волос утопленницы, правда, пришлось оставить на месте. Жалко – вещь ценная!
Призрак старости
А признайтесь – вы ведь две ночи не спали, все думали, что погнало Алую на проклятую полянку собирать грибы с глазами? Чтобы понять это надо перенестись в солнечное утро неделей раньше, да не в лес перенестись, и не в избушку колдуньи, а во дворец местного марк-графа.
Мрачная тишина царила во дворце: служанки сняли деревянные башмаки и скользили по навощенному полу в полосатых чулках, еле слышно сметая розовыми перьевыми метелочками пыль с ваз и статуй; дворцовый повар, известный всей дворне своим бурным нравом и любовью к заковыристым ругательствам, не ругал поваренка, плохо просеявшего муку, а только молча выворачивал ему опухшее ухо; и поваренок не визжал от такой экзекуции, а сосредоточенно сопел; даже старый пес, всю жизнь провертевший на кухне огромадный вертел, делал свою работу тихо, стараясь не скрипеть и не дребезжать.
В покоях марк-графа, однако, раздавались голоса. Еле слышный, легче облачка, шёпот струился по залу.
– Ну что, – с трудом смиряя зычный бас, допрашивал властитель здешних земель (и Леса, как он думал, тоже) старую гофмейстерину.
– Рыдают-с, – отвечала та, и руки ее под белыми кружевными манжетами едва заметно тряслись.
– Да невозможно же! – шепотом проорал марк-граф, – третий день плачет, и не говорит от чего!
– Осмелюсь предложить, – прошелестела гофмейстерина, – позвать Алую.
– Думаешь, сглаз или порча?
И дело, вправду, было похоже на сглаз или порчу. Потому что третий день рыдала ни кто иная, как молоденькая светлокудрая хохотушка – жена марк-графа, недавно подарившая ему сына. Предыдущая супруга сумела родить только пять дочек, и, дав жизнь пятой, преставилась. Так что рождению первенца все в графстве радовались, но тем не менее, нельзя было игнорировать подозрение, что младший брат марк-графа, уже привыкший к мысли, что мощные чресла его сюзерена способны плодить только девчонок, был крайне недоволен этим обстоятельством.
Алую позвали, Алая пришла, полчаса проговорила с графиней, и ушла торопливо, коротко бросив, что дело не терпит отлагательств и не до объяснений. А потом, пару дней спустя, вернулась с лекарством и излечила страдалицу.
В чем же было дело? А дело было в том, что однажды, разглядывая себя в зеркало, красавица марк-графиня обнаружила тоненькую морщинку в уголке рта. "Я старею!" – в ужасе подумала она, и принялась искать другие признаки увядания. И они, конечно же, нашлись: какие-то желтоватые тени у глаз, складочки на бедрах, искривленный ноготь на ноге… Утешить графиню смогла только Алая, поднеся ей волшебное, омолаживающее, зелье, под воздействием которого исчезли и морщинка, и тени, и складочки…
И только мудрая колдунья знала, что бороться ей пришлось не с признаками старости, а с ее призраком – ибо все несовершенства существовали только в воображении молоденькой красотки.
"До настоящих морщин ей придется жить еще лет пять, да родить еще пару ребятенков, – рассказывала по привычке вечером Алая лисице. – Так ведь в том и сложность! Обычные несовершенства вылечить несложно, ну, или замаскировать – как придется. А вот бороться с несовершенствами мнимыми, существующими только в голове… Тут-то и надобны грибы с глазами, так и знай"
Ну, и вы так и знайте!
Вина
– Ты не виновата, – ворчливо сказала Алая лисе, которая перевернула носом склянку со слезами веснянки. Склянка покатилась по столу, как-то очень ловко увернулась от подставленной руки, грохнулась на пол и, конечно же, разбилась.
– И я не виновата, – посыпая белым речным песком пол (если этого не сделать, то доски, смоченные разбрызгавшимися слезами веснянки, дадут побеги и не успеешь оглянуться, как изба превратится в веселенький подлесок) продолжала ворчать Алая. – Хотя могла бы поставить склянку и поглубже.
– И девка эта ни в чем не виновата, – возвратившись к зелью, бившему ключом в корчаге, бурчала под нос колдунья. – Ну, уродилась красивая, да к тому же младшая дочь, и что ж теперь?
Алая быстро забросила в корчагу фиолетовую палочку, уклонилась от разлетевшихся брызг, мгновенно сняла варево с огня и погрузила в ушат, полный ледяной водой. Поднялся пар, окутал комнату, а когда он развеялся, стал виден бледный нехороший свет, который издавало содержимое корчаги – сиреневая слизь, пахнувшая, однако, довольно приятно – молодыми тополиными почками и свежим речным туманом.
– Вот, – сказала Алая себе под нос. – Через час припрутся родители девки, отдам им. Девка натрется зельем, и вмиг подурнеет. И все станет по-людски. – Колдунья усмехнулась. – Парни перестанут заглядываться на младшую дочь и сосватают, наконец, старших. А как придет ее пора, так побегут батька с мамкой опять ко мне: спаси, дескать, Алая, сними
