Стивен Кинг - Темная Башня

«Приходи… приходи…» превратилось в «ПРИХОДИ… ПРИХОДИ…», а потом в «ПРИХОДИ! ПРИХОДИ!» Его голова раскалывалась от этого зова. Ему хотелось откликнуться на него. Вновь и вновь он поднимался на колени, а потом заставлял себя лечь, спиной к пирамиде.

Патрик смотрел на него с нарастающим страхом. Может, он совсем не чувствовал зова Башни, может, зов этот на него не действовал (Роланд понимал, что такое возможно), но он знал, что происходит.

Они пролежали за пирамидой, по прикидкам Роланда, примерно с час, прежде чем Король запустил еще пару снитчей. На этот раз они облетели пирамиду с двух сторон, развернулись чуть ли не сразу, и начали стремительно сближаться. Первым Роланд разобрался с правым снитчем, в мгновение ока переместил револьвер влево и сшиб второй снитч. Взорвался он достаточно близко, чтобы волна теплого воздуха окатила стрелку лицо, но, по крайней мере, обошлось без осколков. Похоже, при взрыве снитчи уничтожались целиком.

— ПОПРОБУЙ ЕЩЕ! — крикнул Роланд. В горле у него пересохло, но он знал, что слова долетят до адресата: воздух в этом месте способствовал разговорам на большом расстоянии. И он знал, что каждое его слово — кинжал, вонзающийся в тело сумасшедшего старика. Однако, ему хватало своих проблем. Зов Башни все усиливался.

— ПРИХОДИ, СТРЕЛОК! — донесся до него голос Алого Короля. — МОЖЕТ, В КОНЦЕ КОНЦОВ, Я ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ВОЙТИ В БАШНЮ! МЫ МОЖЕМ ПОСОВЕЩАТЬСЯ НА СЕЙ ПРЕДМЕТ, ПОЧЕМУ НЕТ?

К своему ужасу Роланд подумал, что почувствовал в голосе искренние нотки.

«Да, — мрачно подумал он. — И мы выпьем кофе. Устроим себе небольшой пикник».

Он вытащил из кармана часы, открыл крышку. Стрелки шустро бежали назад. Роланд привалился спиной к пирамиде и закрыл глаза. Стало только хуже. Зов Башни

(приходи, Роланд, приходи, стрелок, каммала-кам-кец, теперь путешествию конец)

стал громче, настойчивее. Он открыл глаза, посмотрел на не знающее прощения синее небо, облака, бегущие к Темной Башне на конце поля роз.

И пытка продолжилась.

Он выдержал еще час, в течение которого тени кустов и растущих неподалеку роз только удлинялись, надеясь, но, похоже, напрасно, что в голову придет какая-нибудь мысль, какая-нибудь блестящая идея, которая позволит не вверять собственную жизнь и судьбу в руки талантливого, но слабоумного юноши, находящегося рядом с ним. Но, когда солнце заскользило к западному горизонту, а синее небо над головой начало темнеть, он понял, что других вариантов у него не осталось. Стрелки на карманных часах все быстрее отсчитывали минуты и часы в обратную сторону. Роланд понимал, что скоро они начнут вращаться. И как только это произойдет, он пойдет к Башне. Пойдет, наплевав на снитчи (и на все прочее, что могло лежать в ящике у ног Алого Короля). Он мог бежать прямо, бежать зигзагом, падать на землю, ползти, но, понимал, при самом лучшем раскладе сумеет преодолеть половину расстояния до Темной Башни, прежде чем его разнесет на куски.

И он умрет среди роз.

— Патрик, — позвал он, севшим от волнения голосом. Патрик вскинул на него полные отчаяния глаза. Роланд же посмотрел на руки юноши, грязные, исцарапанные, но по-своему такие же талантливые, как и у него, и сдался. В голову пришла мысль, что так долго он тянул исключительно из гордости; хотел убить Алого Короля, а не просто отправить его неведомо куда. И, разумеется, не было гарантии, что Патрик сможет разобраться с Алым Королем точно так же, как разобрался с язвой на лице Сюзанны. Однако, стрелок точно знал, что скоро не сможет противостоять зову Башни, и Патрик стал его единственной надеждой.

— Поменяйся со мной местами, Патрик.

Патрик осторожно перелез через Роланда. Оказался у края пирамиды, который находился рядом с дорогой.

— Посмотри в этот дальновидящий инструмент. Положи на выступ… да, вот так… и посмотри.

Патрик смотрел, как показалось Роланду, очень долго. А голос Башни пел, звенел, звал. Наконец, Патрик повернулся к нему.

— А теперь возьми альбом, Патрик. И нарисуй того человека, — Алый Король, конечно, не был человеком, но выглядел-то, как человек.

Поначалу Патрик молча смотрел на Роланда, кусая губу. Потом взял голову стрелка в руки, наклонял к себе, пока их лбы не соприкоснулись.

«Очень трудно, — прошептал голос в глубине разума Роланда, голос не юноши, но взрослого мужчины. Сильного мужчины. — Он там не полностью. Он ускользает. Он размывается».

Где Роланд уже слышал эти слова?

Нет времени думать об этом.

— Ты говоришь, что не можешь? — спросил Роланд, добавив в голос (с усилием) разочарования и удивления. — Что ты не можешь? Что Патрик не может? Что Художник не может?

Глаза Патрика изменились. На мгновение Роланд увидел в них то выражение, что появится там, когда он вырастет в мужчину… а картины в кабинете Сейра однозначно указывали, что вырастет, по крайней мере, в каком-то времени, в каком-то мире. Проживет достаточно долго, чтобы написать маслом увиденное в этот день. Роланд понял, что с годами в этих глазах будет читаться надменность, если Патрик таки превратится в старика, приумножив талант, но так и не обретя мудрость; пока же Роланд увидел самонадеянность. То были глаза ребенка, знающего, что он быстрее молнии, самый быстрый, самый лучший, и не желающий знать ничего другого. Роланд прекрасно знал эти глаза, разве не они смотрели на него с сотен зеркал и с поверхностей стоячей воды, когда он был таким же молодым, как Патрик Дэнвилл?

«Я могу, — ответил голос в голове Роланда. — Я только говорю, что это будет непросто. И мне понадобится ластик».

Роланд тут же покачал головой. В кармане пальцы сомкнулись на том, что осталось от розового цилиндрика, и крепко сжали его.

— Нет. Ты должен нарисовать его сразу, Патрик. И ничего не поправлять. Ластик потребуется позже.

На мгновение выражение самонадеянности поблекло, но только на мгновение. Потому что вернулось, да еще в сочетании с такой уверенностью, что у стрелка отлегло от сердца. Теперь во взгляде читалось и нарастающее возбуждение, какое появлялось в глазах у талантливых, если много лет от них ничего особенного не требовали, а тут вдруг предложили сделать что-либо на пределе возможностей, а может, и за этими пределами.

Патрик вновь взялся за бинокль, который оставил на выступе. Долго смотрел в него, а голоса все настойчивее пели в голове Роланда.

Наконец, юноша отложил бинокль, потянулся к альбому и принялся за самую важную картину в своей жизни.

Работал Патрик медленно, в сравнении с его обычной манерой, когда быстрые движения карандаша создавали законченный рисунок буквально за несколько минут. Роланду вновь и вновь приходилось сдерживаться, чтобы не закричать: «Поторопись! Ради всех богов, поторопись! Неужели ты не видишь моих мук?»