Анна Оуэн - Стальное зеркало

Что не помешает альбийской королеве, например, сойти с ума, воспылать нежными чувствами к Марии и назначить ее наследницей — маршал надеется, что такого никогда не произойдет, но в этом бренном мире все надежды эфемерны, — но помешает самой Марии и ее потомству взыскивать трона в числе прочих.

Король Людовик согласился. Подумал, поломался, потребовал — пока на словах — дополнительных договоров и на предмет высадок на побережье Арморики, и на предмет совместной защиты гаваней от северных противников. Получил обещание всяческого содействия от посла и заверения в дружбе от королевы Маб — заочно. И, размышляя, как принудить Марию подписать отказ, а заодно — чего бы еще стрясти с альбийского древа, — пригласил маршала и наследника.

Вероятнее всего, все шло как обычно: сначала поговорил с коннетаблем, посоветовался со старой и новой супругами, осознал, чего хочет и чего не хочет… и, в числе прочего, понял, что разговаривать со вдовствующей королевой не желает совсем. Очень разумно с его стороны. Сейчас неподходящее время для очередного приступа королевского гнева. А я спокойно переговорю с кузиной. Если потребуется — с применением силы. Но полагаю, что до силы не дойдет, если повесить перед носом прекрасной дамы морковку — право вернуться в Каледонию. Немедленно. Его Величество вряд ли будет особенно доволен. Но, увы, он был так рад возможности избежать беседы с Марией, что неудачно сформулировал поручение. И фразу «любыми средствами» слышало трое свидетелей.

У маршала было крайне мало времени на все это — через три дня он уже должен был скакать в сопровождении адъютантов, порученцев, свиты, доминиканца и прочих по дороге на юг. Причем в приятном обществе «младшего родственника», хоть и навстречу весьма неприятной кампании. Так что герцог Ангулемский не стал тянуть время, да и тянуть было нечего — начиная с вечера, каждый час расписан. А до обители всего-то пара часов верхом на юг, в сторону Солони. Кузина не забралась слишком далеко, и это к лучшему.

Естественно, отправляясь в обитель, он выслал людей вперед. Естественно, их отказались пропустить. Естественно, и его самого принять отказались тоже. Вдовствующая королева в трауре, вдовствующая королева молится, вдовствующая королева никого не желает видеть, она похоронила мужа и мать и временно, временно умерла для мира. Все это было вполне ожидаемо. Затем и были посланы свитские, чтобы самому этот танец не танцевать. Местному священнику была предъявлена копия королевского приказа и сообщено, что если в ближайшие полчаса младшая родственница — какое удобное выражение — герцога не прибудет в комнату для свиданий, он начнет действовать, исходя из того, что она похищена, а монастырские власти являются сообщниками похитителей. Если это предположение окажется ошибочным, обители принесут извинения и пожертвуют сумму на восстановление.

Соблазн приволочь найденное в монастырской часовне Людовику ровно в том виде, в котором оно там было обнаружено, был велик. Очень велик. Увы, траурные королевские платья, во всей их строгой пышности, никак не располагали к езде верхом, а ни кареты, ни лошади с дамским седлом маршал с собой не взял. Не предположил, что понадобятся. В платье же находка рисковала грохнуться из седла даже на рыси, а ехать шагом до самой столицы было просто непозволительно.

Фрейлины Марии, все четыре Мэри и прочие дамы и служанки, знакомые маршалу лишь в лицо, квохча, следовали на почтительном расстоянии. Видимо, опасались обзавестись таким же украшением под глазом, как лжекоролева. Напрасно опасались: во-первых, они все же настоящие дамы, а во-вторых, много чести для этого птичника.

Маршал не без опаски выпустил высокий хрустящий воротник платья «кузины», толкнул чудовище между лопаток, отправляя в руки своего гвардейца.

— Разыщите одежду для… этого.

Гвардеец — да и вся свита вокруг — изо всех сил старались сохранять невозмутимость. У них даже почти получалось.

Самое быстрое решение, как всегда, оказалось компромиссным и, как часто бывает, исключительно удачным. Где-то отыскались — нужное ему всегда находилось быстро — необходимого размера чулки, а юбки просто обрезали так, чтобы прелестная кузина могла сесть на лошадь. Надо сказать, общее впечатление от этих перемен только улучшилось.

Кузина, если выражению лица этого каледонского кошмара можно было доверять, кажется, не слишком возражала. Поскольку в укороченном и полегчавшем платье без длинного шлейфа и ходить, и ездить было, определенно, удобнее. Высказывания гвардии и свиты, что во время подгонки наряда, что после, каледонское наказание нисколько не интересовали — или, по крайней мере, наказание в достаточной степени умело делало вид, что так оно и есть. Заменитель королевы Марии молчал, не менялся в лице, но маршалу отчего-то казалось, что самые уголки губ дергаются. В старательно сдерживаемой усмешке. Причем всплывала эта усмешка лишь когда герцог отворачивался от добычи, глядя на нее только самым краешком глаза.

— Идея эта, конечно же, принадлежит вам? — поинтересовался герцог. Ответ он знал. Ответ будет ложью чистой воды, ибо из этой истории во все стороны торчали рыжие уши и хвост Джеймса Хейлза.

Молодой человек кивнул.

— Вот до чего доводит отсутствие образования. Ваш покровитель занимался в университете всем, кроме юриспруденции, которую ему было положено изучать. И истории. Дело в том, — с удовольствием продолжил маршал, — что у Аурелии очень богатая история. И в ней даже происходили случаи, подобные нашему. С юридической точки зрения подобные. И, представьте себе, местные законы приравнивают попытку выдать себя за особу королевской крови без согласия правящего монарха страны… к государственной измене. Со всеми последствиями. — Свитские вокруг, по необходимости, знают своего господина достаточно хорошо. И способны определить, когда он шутит. И как именно шутит. И над кем… или уже над чем. — К счастью для вас, Его Величество примерно столь же юридически неграмотен, как и ваш патрон. Но на вашем месте я бы молился всем святым, чтобы ему никто не напомнил.

Очередное движение уголка рта — другой бы пожал плечами, но «дорогая кузина» вообще не отличалась богатой жестикуляцией. Скорее уж, была в этой области полнейшим аскетом. В отличие от только что помянутого покровителя, из которого выражаемые чувства обычно били фонтаном и без жестов, но и на недостаток подкрепления пожаловаться было нельзя. Правда, чувства далеко не всегда были искренними. Зато жесты весьма выразительны всегда.

Кузина думает, что ее пугают. Ее не пугают, ей объясняют, в какой мере кое-кто опять не продумал последствия. В какой бесконечный раз.