Сергей Никшич - Соседки

– Вот уж действительно голуби, – прикрикнул на них Голова. – Если бы вы уважали своих супружниц, да не просиживали задницы в корчме, перемывая их косточки, да оказывали почтение тещам, так и супружницы тогда бы давно сдали в металлолом известные пояса. А когда вы расползаетесь из корчмы, как змеи, или величаво, как львы, шествуете, из нее на четвереньках и вас швыряет при этом из стороны в сторону, то как же может супружница без потери своей женской гордости перед вами рассупониться?

– Ты, теоретик, – раздалось из толпы. – Коленки свои покажи, а?

И Голова без обиняков спустил штанины и продемонстрировал им свои девственные, розовые, как сосиски, коленки. Без всяких там крыс. Галочка и внутренний голос удержали его от пресмыкательства перед хорошенькими, как куклы, соседками. Но Акафею, Тоскливцу и Павлику похвастаться было нечем, и они молча влились в толпу сельчан, которые с великодушием, которое всегда было присуще народу нашему, приняли их как родных.

Забегая вперед, сообщим читателю нашему о том, что отмыться никому не удалось.

И вечером, а дело было в пятницу, накануне выходных, почти из каждого дома доносилась витиеватая ругань: мужики поносили на чем свет соседок, а те – мужиков. На сторону соседок вскоре встали и супружницы, и тогда отчаявшиеся вкусить супружеских радостей у семейного очага селяне собрались в корчме и в заведении Хорька, чтобы обсудить, как избавиться от ненавистной им татуировки. Голова, хотя внутренний голос и предупреждал его об опасности, отправился в корчму вместе со всеми. Ему и Грицьку, правда, все завидовали как отмеченным особой благодатью личностям, избежавшим искушения. И поэтому и Голова, и Грицько купались в лучах неожиданно свалившейся на них славы. А напитки в корчме текли рекой, потому как только раскрепощенное воображение могло подсказать, как избавиться от дьявольского клейма.

В довершении всех бед оказалось, что соседки завелись уже и под корчмой и что они подло подслушивают, о чем талдычат мужики, да еще и пререкаются с ними из-под пола.

Акафей уехал домой, потому что решил, что пребывание в Горенке оказывает пагубное влияние на его психику, и так угнетенную бесконечными циркулярами.

А в корчме бушевало море народного гнева. Особенно неистовствовал Хорек – дьявольские отметины украшали не только его колени, но и локти. И он был вынужден сидеть в шапке, потому что у него опять стали расти рога, по которым злобная Параська то и дело проходилась сковородкой, и поэтому его мучила ужасная мигрень.

– Погибель напала на Горенку, просто погибель, – вещал он, и благодарная аудитория впитывала его слова, как губка воду. – Где это видано, чтобы тебе приставали прямо в собственном доме? И откуда известно, что эта блондинка вдруг превратится в крысу? А если нет? И как ей отказать, если она такая вся из себя? И разве кто-нибудь нас предупреждал? Разве нас этому в школе учили? А теперь нам до конца своих дней нельзя будет раздеться в бане, потому что на нас будут указывать пальцами, как на прокаженных.

– Портреты им наши не нравятся, – раздалось из-под пола. – Во дают.

И гнусный смех раздался прямо под ногами у Хорька. Хорек топнул на них ногой, но проклятые грызуны не унимались, потому как добились наконец своего и поглумились над православными.

Напиток, который обычно даровал возможность забыться, сегодня почти не помогал. Собравшихся мучил страх, который словно въелся в них изнутри, и они мрачно смотрели друг на друга и на свое будущее. Среди сельчан пригрелся и Нарцисс, которому домой теперь дороги не было – супружница не поняла бы татуировки, которые украшали его со всех сторон. «Придется квартиру в селе нанимать, – думал он. – Беда».

Но тут прибежали запыхавшиеся вестники и сообщили, что Дваждырожденный на том самом месте, на котором дважды переезжал Ваську, переехал Тоскливца и тот совсем помер, а Клара голосит на все село.

И все бросились хоронить Тоскливца, подталкивая друг друга локтями и перемигиваясь.

– Справки теперь подешевеют, – говорили селяне.

А Тоскливец и вправду лежал недвижимо на проезжей части и пялился в вечность стеклянными глазами, которые никто не отважился закрыть.

Впрочем, пока публика подоспела к месту происшествия, оказалось, что Дваждырожденный тут ни при чем, а просто Тоскливца ударил гром. По крайней мере, так уверял Грицько, который, тупо улыбаясь, составлял протокол и похлопывал себя по карману. Клара, подвизавшаяся тут же, не возражала, а Дваждырожденный уже проходил по делу как свидетель.

Почтеннейшей публике на все на это было начхать, потому как день выдался трудный и всех интересовало только то, когда будут назначены поминки. Оказалось, что уже через два часа. А тем временем плотник притащил свой заранее приготовленный экспромт, то есть гроб. И Тоскливца, не отпевая, зарыли. И все отправились к Кларе, которая щедро выставила весь неприкосновенный запас Тоскливца, который припас всего столько, что хватило на все село. И мужики вскоре забыли, для чего собрались. И даже не очень удивились, когда увидели, что между ними сидит и Тоскливец, который, как всегда, сидел за столом с таким видом, словно сидел за ним всегда. Правда, от него попахивало землей и он был немного растрепан, но пожирал все, что перед ним стояло, как то: буженину, салат «оливье» и миску нежинских огурчиков совсем не как покойник. И молодая вдова поняла, что насладиться отдельным домом с заначками Тоскливца, затыканными в укромные места, ей не удастся. И, выругавшись, она сделала вид, что очень ему рада.

Праздник, правда, портили зловредные соседки, которые нудили из-под пола о том, что хозяин вообразил себя Гудини.

– Это он из жадности вылез, – говорила одна соседка другой. – Чисто из жадности. Там ведь не наливают. И есть не дают. Бот он и не удержался. И будет теперь опять гацать по норам, а потом открещиваться от своих верных подруг.

Из норы раздался омерзительный хохот.

– Заткнитесь, дуры! – бесцеремонно отрезал Тоскливец, не вставая из-за стола. – А то вылью в нору бутылку уксуса.

В другой раз общественность Горенки встала бы на сторону соседок, но теперь, когда колени мужиков были разукрашены портретами хвостатых прелестниц, симпатии были явно не на их стороне.

– Даже человеку не дадут умереть спокойно! – парировал Тоскливец. – Ну и зануды. Уж лучше бы молчали.

А те и вправду по какой-то причине замолчали.

И разговор переключился на новый стол Тоскливца. Как и все, что происходило периодически в присутственном месте, он поразил воображение горенчан, и теперь, когда его обладатель благополучно возвратился с того света, мужиков стал мучить страх, что за справки Тоскливец станет драть с них вдвое или втрое, и они осторожно задали ему этот вопрос.